Она отпрянула:
— Ты идешь ей наперекор, Аллан! Это неправильно. Она хочет, чтобы мы разлучились. Так сему и быть. Я уеду, как я говорила. Аллан, умоляю, ничего не говори — дай мне найти в себе силы выполнить ее волю!
Они стояли друг напротив друга в полумраке. Нанесенные мной незримые раны ныли.
— Мы должны пожалеть ее, — повторила девушка.
А я навсегда запечатлела в памяти эту поразительную речь, увидела му́ку на ее лице и еще бо́льшую — на лице ее возлюбленного… и тогда между мной и миром смертных разверзлась пропасть. Милосердное пламя быстро поглотило остатки моих былых, цепких и отвратительных эмоций. Холодная хватка на Аллане ослабла, а в моем сердце расцвела новая, неземная любовь.
Однако теперь я понятия не имела, что мне делать. Как дать им знать, что я теперь хочу, чтобы они были вместе, дабы исцелить нанесенные мной раны?
Я сопровождала их горестным и полным раскаяния призраком всю ночь и весь следующий день. Я приняла твердое решение. В тот краткий промежуток до отъезда Терезы (и, следовательно, опустошения Аллана) оставался только один способ убедить их в моих доброжелательных намерениях.
В черном безмолвии последней ночи я отчаянно пыталась снова стать видимой. Теперь я молилась, чтобы они подумали о моем последнем появлении в ином свете; чтобы моя бесконечная злоба и эгоизм разлетелись вдребезги и снисходительно изгладились из их памяти.
И все же следующим утром Тереза спустилась уже готовой к путешествию. Из ее комнаты наверху доносился шум складываемого багажа. За завтраком они почти не говорили, но по окончании Аллан заметил:
— До отъезда еще полчаса. Ты не поднимешься со мной наверх? Мне приснился любопытный сон.
— О, Аллан! — Она посмотрела на него с явным испугом, но подчинилась.
— Тебе снилась Фрэнсис, — утвердительно заметила девушка, когда они вошли в библиотеку.
— Снилась? Не совсем так: я вполне бодрствовал. Мне не удавалось заснуть, я дважды слышал бой часов. И, пока я лежал, смотрел на звезду и думал о тебе, Тереза, она вошла в мою комнату. Ты знаешь, это было не типичное привидение в белых простынях, а сама Фрэнсис, словно во плоти. Каким-то непостижимым образом я понял, что она хотела что-то передать, и ждал, глядя на нее. И несколько секунд спустя она… она не произнесла ни звука, уверен. Но я точно слышал слова: «Не дай Терезе уехать. Останься с ней, храни ее». И затем она исчезла. Не знаю, был ли это просто сон?..
Тереза воспрянула духом:
— Я не собиралась об этом говорить, но теперь другое дело. Это было слишком чудесно, чтобы поверить. Сколько пробили твои часы, Аллан?
— Только один удар.
— Точно. Именно тогда я проснулась. И она была рядом со мной. Я не видела саму Фрэнсис, но она как будто обняла меня и поцеловала в щеку. И я отчетливо услышала голос…
— Значит, она передала и тебе…
— Да — просьбу остаться с тобой. Я так рада, что мы признались друг другу.
Девушка улыбнулась сквозь слезы и затянула ремень чемодана.
— Ты не уедешь! — воскликнул Аллан. — Ты не можешь: она сама попросила тебя остаться!
— Так ты веришь, что это была именно она? — напирала Тереза.
— Я не могу понять это разумом, но знаю, что это так. Теперь ты останешься?
* * *
Я свободна. В моем — уже не моем! — доме не останется ни моей тени, ни звука моего голоса, ни малейшего эха моей земной оболочки. Я свела этих двоих, и больше они во мне не нуждаются. Их радость — сильнейшая эмоция, какую только могут испытать бывшие обитатели гроба чувств. Моя же радость — вечное наслаждение небытием.
Перевод с английского Евгения Никитина
