А Тереза, маленькая предательница, тоже должна была как-то реагировать! Как только он начал, она приветливо повернулась к нему, и последние крохи моих сомнений рассеялись. Это было невыносимо. Но вдруг — быть может, из-за мелькнувшей мысли обо мне — она оборвала его на полуслове и выгнала. Аллан теперь был ее. И все же она его оттолкнула. Мне оставалось только последовать за ними.
Наконец мой скорбящий дух обрел желанное убежище. Больше не было нужды переносить нестерпимые для людей муки. Я оборвала нить, связывающую меня с ними. Безжалостная боль от произошедшего притупилась, все звуки и цвета исчезли, возлюбленные растаяли, а меня снова милостиво затянула тусклая бесконечная тьма.
* * *
Неизвестно сколько — ибо я утратила чувство времени — я не могла освободиться от земных тревог: это оказалось слишком сложно. Чувство ревности безжалостно приковывало меня к миру живых. Хоть два самых дорогих моему сердцу человека и «отреклись» друг от друга, я не могла им доверять: случившееся казалось мне проявлением скорее притворства, нежели благородства. Как можно довериться им, если призрачный страж не будет отгонять их друг от друга уколами потаенных страхов и неприятных воспоминаний? Я не сомневалась, что моя бдительность приносит плоды, ибо к этому моменту в полной мере освоила ту новую, ликующе-пугающую силу, что поселилась во мне. Череда осторожных опытов научила меня, как через касание, дыхание, желание, шепот контролировать Алана и держать его подальше от Терезы. Я могла мелькнуть на очень краткий миг, словно мысль. Я могла заронить крошечное зерно страха — как тень, падающая с распускающегося листа, — в его измученное сознание. И я знала, что все это он будет трактовать как неизбежные укоры совести. Он пришел к мысли, что с его стороны было страшным грехом тайно любить Терезу все эти годы, а я мстила, позволяя ему так думать и неустанно пережевывать эту мысль снова и снова.
Я не всегда пребывала в таком настроении. Когда Аллан с Терезой были далеко друг от друга, я любила их так же горячо, как и прежде, — быть может, даже горячее. Ибо я не могла не осознавать, что под моим влиянием они оба стали более достойными людьми, чем те, которыми я их когда-то знала. Долгие годы они были столь самоотверженны, что я могу лишь безмолвно восхищаться ими. В то время как я жила исключительно ради себя, эти два чудесных создания жили исключительно для меня. Они даровали мне все, а себе — ничего. Из-за моей (не заслуживающей того) персоны их жизни стали постоянной пыткой самоотречения — пыткой, которую они не осмеливались смягчить даже одним брошенным друг на друга понимающим взглядом. Бывали даже такие удивительные минуты, когда в глубине моего ныне всезнающего сердца рождалась жалость к бедным созданиям, которые по-прежнему пребывали в ловушке этого… Гроба чувств.
Такие хрупкие. Такие уязвимые и страдающие.
Тем не менее в них определенно были качества, которым становилось тесно в этом гробу. Но робкое сострадание, которое зарождалось в глубине моей души, было не в силах победить воцарившееся ранее вполне земное желание мести. Я видела, что эти двое находятся в состоянии своеобразного конфликта, и предполагала, что он никогда не закончится. Что для Аллана и Терезы пройдут годы, а я буду следовать своему долгу, оставаться привязанной к этому миру и растягивать их страдания и стыд, где бы они ни находились.
Пожалуй, невозможно объяснить, как воспринимаются контакты смертных с точки зрения такого неживого существа, как я. Достаточно одного взгляда, чтобы понять степень привязанности людей друг к другу и таким образом вычислить длительность их отношений. Видя тяжелый груз на тонкой ниточке, вы безо всякого волшебства понимаете, что несколько секунд спустя ниточка оборвется. Это, если следовать аналогии, провидческий дар, предвидение. Именно таким образом я предвидела, что Тереза и Аллан не найдут в себе сил и дальше относиться друг к другу с деланым безразличием, на котором настаивала их совесть — и я. Им придется разлучиться. Сестра как более чувствительная натура осознала это первой. Теперь для меня стало возможным следить за ними почти постоянно, усилий почти не требовалось. Потому я наблюдала, как бедная страдалица готовится уехать. Я замечала малейшее ее колебание. Я видела ее усталые от постоянной борьбы с совестью глаза. Я чувствовала, как она дрожит от непостижимого ужаса. Я проникала в самое ее сердце и слышала его мученически учащенное биение. И все же не вмешивалась.
