Вот и этот болт, Взрыва, стоял в Жужелице уже третий день. Если бы не постоянные бои с соседскими курицами, я, наверное, никогда бы не купил самострел. Редкая наседка доходила до середины заведенного от безделья «годовалого» огорода, когда у меня в руках оказывался этот арбалет! Правда, и штраф за отстрел курочек мне позже все-таки предоставили, но сократить численность проклятых воровок к тому времени я успел уже изрядно.
Вынимать болт или нет?
Пожалуй что оставлю: мало ли что?
Я не питал особых иллюзий насчет гостеприимства Степи, понимая, что, спокойная в последние два дня, она с удовольствием проглотит меня на третий, натравив на нас полчища орков. Единственной преградой на пути зеленомордых был мой туповатый друг кобольд, и только он мог стать пропуском на представление про статуэтку Локи и тысячу золотых в кармане.
Вот только сможет ли?..
Один вечер был похож на другой. Мы скакали вперед, опустошая походные мешки, за эту неделю уже изрядно похудевшие. Охотиться в Степи можно только на ящериц и хорьков, а я как-то не привык есть подобных тварей.
– Все. – Свэн перевернул мешок вверх дном, силясь вытряхнуть из него хоть пару крошек. Однако бэг не собирался так просто расставаться со своей законной добычей, а, может, и не было в нем ничего. Как бы то ни было, крошек свин так и не натряс.
– Везет же нам! – Вяло пожевывая невкусный стебелек кукрылиса, я почесал небритый подбородок – как еж! – Немытые, волосатые, голодные что может быть хуже? Разве что Лин все это увидит!
– Как, мастер? – полюбопытствовал кобольд.
– Как-как? Тролль в трусах! Ох, и задала бы она мне трепку, если бы вышла вон из-за того холма и посмотрела в нашу сторону!
– Вы не поняли, мастер – как девушку зовут?
– Лин. А зачем тебе?
– Просто интересно. Это ваша невеста?
– Если бы… – устало усмехнулся я.
– Она вам нравится?
– Еще бы! Она ведь умная, красивая, добрая и вообще дочка тчарского мэра! – загибая пальцы, перечислил я. – Хотя хватит о ней! Пошли лучше поищем чего-нибудь на ужин!
Два часа мы с кобольдом на четвереньках рыскали по земле, пытаясь найти кроличьи норки, но безуспешно: ушастые грызуны, видимо, покинули Степь еще до появления в ней орков.
– И что… – тяжело дыша, кобольд уселся на землю и утер выступивший на лбу пот, – будем делать теперь?
– Двигаться дальше! – невозмутимо пожал плечами я, хотя незаморенный червячок-голод уже собрался в самые короткие сроки раздуться до хорошего удава! – Человек может прожить без еды пять недель! Нам же осталось блуждать не более двух. Значит, мы выживем!
После нескольких неудачных попыток произвести сложное арифметическое вычисление кобольд решил поверить мне на слово. Да и селение бывшей Орды уже скоро должно было встретиться. То есть вместо двух недель придется голодать не больше трех дней. Хорошая перспектива!
Дальше мы уже не двинулись: после долгих поисков еды глаза закрывались сами, и мы с кобольдом уснули.
Наутро я поднялся под громкую симфонию урчащего живота, который и так всю ночь исполнял арию, а к утру решил взять самую высокую ноту. Именно тогда, боясь за свою судьбу, остальные органы решительно стали меня будить.
Разлепив один глаз, я сел. Второй напрочь отказался просыпаться. Только глоток воды из полупустой фляги заставил веко подняться.
Кобольд сидел напротив, тупо глядя сквозь меня. Живот его тоже безостановочно урчал.
– Сколько, вы сказали, без еды можно? – не обращая внимания на стенания желудка, спросил Свинкер.
– Пять недель, – пробормотал я и добавил, после небольшой паузы: – Человек может протянуть без еды пять недель!
– О! – воскликнул Свэн громко. – Это-то, может, и так! Но я-то – кобольд!
– Ну и что? – не понял я. Видимо, с голоду чуть поглупел…
– А то, – сказал Свинкер, снова успокаиваясь, – что пригнуться вам надо, а то грифоны сожрут.
Я тут же, без вопросов, упал на живот. Как раз вовремя: прямо над загривком пронеслась хищная зверюга.
Ошибается тот, кто считает, будто у грифонов львиные лапы. На самом деле это мощные птичьи когти, способные ухватить любую жертву, будь то маленькая мышь или большущий огр. Конечно, с поднятием огра грифон вряд ли справится, но человека, пусть и толстого, как бочка, в гнездо к себе утащит за милую душу.
