"Уважаемые товарищи милиционеры. В крематории г. Москвы, расположенном в нашем городе Ревутово, творятся страшные вещи. Там работники крематория насилуют трупы молодых красивых женщин. Самый старший у них — бывший уголовник, мы его боимся. Случайно подглядели, как он это делал. Но он нас не заметил. А вы уж проверьте, пожалуйста". И подпись: "Группа товарищей".
— Ну и что? Разве у нас нет маньяков, насилующих трупы?
— Есть. Но дело-то в том, что написал это покойный Гаражев. Эксперты установили.
— Если он хотел разоблачить ворье в крематории и боялся сделать это открыто с трибуны, мог лично кому-либо из ваших сотрудников в приватной беседе…
— Было такое… Понимаешь, незадолго до того он в приватной беседе, как, к сожалению, выяснилось уже после его смерти, слил информацию нашему сотруднику (между прочим, товарищу Гаражева еще по школьным годам), что есть канал проникновения в Ревутов контрабандного спирта с Кавказа. Просил выяснить, где его подпольно разливают, — сказал Ежов.
— И что?
— А то, что подпольный заводик, на который я уже почти вышел по другим каналам, вдруг снялся и переехал в неизвестном направлении, а самому Гаражеву в подъезде вечером набили морду.
— Дело возбудили, помню. Оформили как нападение неизвестных из хулиганских побуждений. Судя по заявлению потерпевшего, лиц он не видел. Помню, теперь вспомнил я это дело: никого не нашли, дело закрыли.
— Вот…
— А почему, полагаешь, что истоки — там, в крематории, в спиртовом бизнесе?
— Да жена Гаражева проговорилась моей жене (они тоже в одном классе учились, город-то маленький), что он жене будто бы жаловался, — никому верить, говорил, нельзя. И в милиции продажные твари, даже одноклассникам верить нельзя.
— Ну и?..
— Доказать мы ничего не смогли. Но того майора заставили уйти в отставку.
— И что дальше-то?
— А дальше Гаражев, не веря отдельным сотрудникам милиции, подбросил как бы анонимку на стол президиума — тут-то не скроешь.
— Сказал бы вслух.
— И его или семью… Э, да что тут говорить? Сам понимаешь.
— Так что, проверим крематорий?
— Когда?
— А хоть бы и сейчас.
— Кого возьмем?
— А никого: мы вроде как мимо проезжали, заглянули на огонек…
— Да уж… Огонек в крематории. "Не гаси мою лампаду…" А… поехали.
Взяв на всякий случай табельное орудие, офицеры сели в милицейские «Жигули» и поехали на окраину города, где выплевывал остатки черного жирного дыма Московский городской крематорий № 4.
* * *
Серега, только напрягая плечо, развернул рукояткой несущую ступень, на которой стоял гроб с телом девушки, в сторону жерла печи, как в "огневое отделение" ввалились два мужика в штатском.
— Руки за голову! К стене! Стоять! Ноги на ширину плеч! Кто такие?
Братья представились.
В самом факте нахождения возле печей крематория братьев, двое из которых оказались близнецами, не было ничего криминального. Не было нарушением существующего законодательства и то, что старший из братьев Сергей был вором-рецидивистом. А поскольку сидел он не за изнасилование и не за труположество, что еще по науке называется «некрофилией», а за самое обычное разбойное нападение с убийством, то и колечки одной цепи у Ежова и Катанандова пока не соединились. Приди они чуть позже, и вообще братьям не было бы чего предложить.
А так была девушка.
Молодая, красивая, почти безупречная. И никаких следов насильственного воздействия на это прекрасное тело не было.
Умерла она, — как показал беглый осмотр, — совсем недавно. Может, день назад. Но ни следов насилия, ни следов скальпеля патологоанатома…
— Как живая, — проговорил Катанандов.
— Может, все-таки, они собирались… — прошептал ему на ухо Ежов.
— Может… А не докажешь.
Зато выяснилось другое. На девушку в крематории не было никаких документов. Ну просто никаких! Словно она с неба к ним сюда спустилась. По документам выходило, что сожжены были, в присутствии родственников, умершие от старости двое старожилов Москвы, а еще — шестеро бомжей, доставленных из морга для неизвестных лиц; несколько больных, умерших от рака в Онкологическом центре. Всего были сожжены 25 мужских трупов, 3 детских, 2 младенческих… И, судя по документам, не должно было сегодня сжигаться ни одного женского тела.
