- Платон, вы не правы, - вмешался в беседу Ликанац. Его черный штырь стоял торчком и качался из стороны в сторону. - Скалигер говорит о другом. Если бы Грибоедов продолжил свою пьесу далее и мы бы знали, что скажет княгиня Марья Алексевна, то пьеса стала бы не гениальным явлением русской словесности, а обыкновенным демагогическим фактом российского бытия. А эти факты, я думаю, вам это известно, всегда были и будут нелепы, кровавы и грустны. Скучно на свете, господа. Чтобы пребывать в блаженстве, не надо искать ответов, как это делают и делали немногие гении в литературе, пусть их ищет сама жизнь. И ведь она их безусловно находит и разрешается порой такими лейбницевскими монадами, что нам, органическим субстанциям, приходится покидать ее русло.
- Вы не убедили меня, - сказал Платон и подошел еще ближе к Ликанацу и стал внимательно рассматривать его черный штырь. - Да, совершение полового акта в общественном месте наказуемо. Но, возвращаясь к нашей теме, я хочу сказать вам, Ликанац, что незавершение любых процессов и оставление их на произвол судьбы приводит к печальным реалиям. Если бы княгиня Марья Алексевна сказала свое слово в пьесе, то Чацкий, пожалуй бы и образумился, не умчался бы в свой "уголок", не баламутил бы общественность, не приобрел бы сомнительных последователей и российская жизнь естественным образом вышла из той критической ситуации, в которой оказалась. А так, элемент игры был внесен совершенно безответственно в жизнь, он стал приоритетен и взорвал ее платоническую сферу.
63
В словах Платона была своя правда, которая давила меня, как могильная плита придавливает робкие свежие ростки травы. Патология гениев ломала и будет ломать устои органической правильной жизни, взрывать своими волюнтаристскими вдохновенными устремлениями ее болото всеядности и покоя, и потому был вполне справедлив Платон, когда изгнал из своего "Государства" поэтов. Но он был справедлив по отношению к большинству. А разве большинство формирует идеалы, разве оно, пребывая в повседневной борьбе за существование, является тем источником света, к которому устремлены наши ночные мысли? Кровососущий нарост большинства изгадил землю и небо, и дать ему полную волю - он превратит и космос в забегаловку с лиловыми гамбургерами. Корытная психология влечет большинство только к потреблению, потому что давно получен ответ на вопрос об отношении человека к жизни, брошенный в мозговую хлябь большинства, отрешенным от мира меньшинством. Большинство строит магистрали, огораживает пространства, отхватывает от своего огромного тела кровавые куски, чтобы ими же накормить другую свою часть, и не может остановиться в этом безумном коловращении, потому что оно, проглотив, как удав, массу невзращенных индивидуумов, не может их переварить, ибо они изначально независимы друг от друга. Летающее облако саранчи покрыло земные пределы и слилось в единый ужас, многолицый, многоротый, пожирающий все и вся. Ницше и Мальтус восстали против этого ужаса и были сломлены и изнасилованы свиньей человечества. Достоевский забился в православной истерии, а Толстой бежал из века, сойдя с ума от своих роевых поллюций, бежал - как из коммуналки может бежать перекрасившийся граф, чтобы не сожрали вконец остатки иллюзий и грез по высшей гармонии.
Большинство нужно лишить слова, ибо оно прерогатива меньшинства.
Как только я подумал об этом, Платон смачно улыбнулся и бросился ко мне на грудь. Но вместо меня его принял в объятия Омар Ограмович.
- Вы неисправимый козел, Платон.
- Возможно. Но хочу уточнить: я горный козел, знающий, от кого и куда бежать.
Ликанац, не обращая на них внимания, подошел ко мне и шепнул в ухо: "Прошу вас, Скалигер, избавьте меня от него", - и глазами указал на качающийся черный штырь. Я снял с левой руки лайковую перчатку и обхватил алой газообразной ладонью напряженно пульсирующую плоть.
- Что вы делаете, - в ужасе воскликнул Платон. - За причинение тяжелых телесных повреждений последует наказание!
- У вас имеются принципы? -- весело спросил Платона облегченно вздохнувший Ликанац, отшвырнув в сторону ногой скукоженную черную трубку.
