Время не хочет остановиться, а он, Сын Времени, не может остановиться; дикие страсти без удовлетворения, дикие способности без употребления беспрерывно терзают и волнуют его. И он также должен играть эту мрачную Монодраму: Без Цели и без Отдыха; должен стать лицом к лицу с ее постепенными перипетиями, доработаться до ее развязки (с. 136).
«…то было странное одиночество, в котором я тогда жил. Мужчины и женщины вокруг меня, даже когда они со мной разговаривали, были только Марионетками; я забывал, практически, что они были живы и что они не были простыми автоматами. ‹…› Мне было бы утешением, если бы я мог, подобно Фаусту, вообразить себя соблазняемым и мучимым Дьяволом; ибо и Ад, я думаю, без жизни, хотя бы только дьявольской жизни, был бы еще ужаснее: но в наш век Низвержения и Неверия, сам Дьявол был низвержен, и вы не можете верить даже в Дьявола. Для меня Вселенная была совершенно лишена Жизни, Цели, Воли, даже Враждебности: это была одна громадная, мертвая, неизмеримая Паровая Машина, вертящаяся в своем мертвом равнодушии для того, чтобы раздроблять мне член за членом. О, обширная, мрачная, уединенная Голгофа и Мельница Смерти! Зачем Живой был изгнан сюда, одинокий, сознающий? Зачем, если нет Дьявола; зачем, если только дьявол – не есть ваш бог?» (с. 184–185).
«Удивительно, в самом деле, значение истинной Книги. ‹…› О ты, который способен написать Книгу, – а человек, наделенный таким даром, является лишь однажды в два столетия или чаще, – не завидуй тому, кого называют Создателем города, и невыразимо сожалей того, кого называют Завоевателем или Сжигателем города! И ты также – Завоеватель и Победитель, но Победитель настоящего разбора, именно: над Дьяволом!» (с. 191–192).
«…с человеческою душою так же, как и с Природой: начало Творения – Свет. Пока глаз не имеет зрения, все члены в оковах. Божественный момент, когда над душой, терзаемой бурей, как некогда над дико-волнующимся Хаосом, произносится: Да будет Свет!»
‹…›
«Я также мог теперь сказать себе: Не будь более Хаосом, но Миром, или хотя бы Мирком. Производи! Производи! Будь то хотя бы самая жалкая, бесконечно малая частица Произведения, производи, во имя Бога! Это – наибольшее, что ты имеешь в себе: так выкажи его! Смелее! Смелее! Какое бы дело ни нашла твоя рука, делай его со всей твоей силой! Работай, пока можно сказать: Сегодня; ибо приходит Ночь, среди которой ни один человек не может работать» (с. 219).
Он открыл, что Идеальная Мастерская, о которой он так тосковал, есть именно та самая Действительная, дурно обставленная Мастерская, в которой он так долго толкался. ‹…› «Орудия? Разве у тебя нет Мозга, снабженного, могущего быть снабженным несколькими проблесками света, – и трех пальцев, чтобы держать в них Перо? Никогда, с тех пор как Ааронов жезл вышел из употребления, или даже ранее того, не было столь чудодейственного Орудия: чудеса, превосходящие все когда-либо записанные, были совершены перьями. Ибо странным образом установлено, что в этом Мире, кажущемся столь солидным, но который тем не менее находится в постоянном, безостановочном течении, Звук, по видимости наиболее текучая из вещей, есть наиболее постоянная. Справедливо сказано, что Слово всемогуще в этом мире; человек, благодаря ему божественный, может творить как бы помощью Fiat[584]. Проснись, восстань! Выскажи то, что в тебе есть, то, что Бог дал тебе, чего Дьявол не отнимет» (с. 221).
«Как некие осязаемые потоки жизни в этом удивительном Индивидууме, Человечестве, среди столь многих неосязаемых потоков жизни, текут эти главные течения того, что мы называем Мнением, сохраняемые в Учреждениях, Политических Установлениях, Церквах, а более всего – в Книгах» (с. 273).
«…разве ты не знаешь ни одного Пророка, хотя бы в одежде, обстановке и с языком нашего Века? Разве ты не знаешь никого, кому Божественное открылось бы в самых низких и в самых высоких формах Обычного, и затем чрез него было бы вновь пророчески открыто? в чьей вдохновенной мелодии, даже в наши тряпкособирательные и тряпкосжигательные дни, Человеческая Жизнь начинает снова хотя бы только отдаленно, быть божественной? Ты не знаешь никого такого? Я знаю его и называю его – Гете» (с. 281).
