– Рассыльный, поставьте на стол.
Краузе не видел своих рук, но он уже напрактиковался наливать кофе в темноте. Как всегда, первая чашка показалась нектаром, а последний глоток был даже лучше первого из-за блаженной мысли, что впереди вторая чашка. Ее Краузе допил медленно, словно любовник, не желающий отрываться от милой. Будем есть и пить, ибо завтра…[57] ибо за следующий час он должен принять решение.
– Рассыльный, отнесите поднос в кают-компанию.
Личные соображения следует отмести полностью. Абсолютно не важно, что подумают о нем в Лондоне и Вашингтоне. Его долг – заботиться только о конвое и о победе в этой войне. И секунды нельзя уделять мыслям, сочтут ли его паникером, зовущим на помощь без особой нужды. Доброе имя лучше большого богатства[58]. Его доброе имя, как и его жизнь, принадлежат его стране. Не от востока и не от запада и не от пустыни возвышение[59]. Что ему возвышение? Воин не может получить увольнение во время битвы[60]. При попытке думать в голове вновь и вновь возникали библейские тексты. И нельзя было от них отмахнуться.
Опять-таки, не по слабости ли он думает запросить помощь? Не подсознательное ли это желание снять с себя ответственность? Голову выше, плечи прямее. Краузе строго проэкзаменовал свою совесть и нехотя поставил ей проходной балл. Так же нехотя он снял с себя другое обвинение: что не хочет нарушить радиомолчание из опасений за собственную карьеру. «Признан годным и оставлен в прежнем звании». Эти слова мучили так же, как воспоминания об Эвелин, однако он не позволит им влиять на свои решения.
Звякнул звонок у переговорной трубы, и Краузе бросился к ней, забыв про боль в ногах и проблему радиомолчания.
– Капитан слушает.
– Капитан, сэр, там впереди эхосигналы.
– Эхосигналы?
– Один или больше. Экран рябит все сильнее. И дальномер пошаливает.
– А что именно вы видите?
– Просто что-то, сэр. Было похоже на два эхосигнала, сейчас я не уверен. Но точно по курсу. На пеленге примерно ноль-восемь-четыре – ноль-восемь-восемь с чем-то.
– Это не конвой?
– Нет, сэр. Он за пределом дальности. А эхо примерно на пределе.
– Очень хорошо.
Ничего хорошего, разумеется. Эхосигнал. Что-то на поверхности моря прямо по курсу. Подлодка, всплывшая нагнать караван? Очень вероятно. Отставшее от конвоя судно? Вполне возможно. Так или иначе, надо разбираться.
– Я принимаю управление, мистер Найстром.
– Есть, сэр. «Кадена» делает все двенадцать узлов, сэр.
– Спасибо. Право руля. Курс два-четыре-ноль.
– Есть право руля. Курс два-четыре-ноль, – ответил рулевой в тишине рубки.
Пауза, покуда «Килинг» поворачивал. За это время Краузе вычислил, на каком отрезке зигзага «Кадена» будет три минуты спустя.
– На румбе два-четыре-ноль, сэр.
– Очень хорошо. – Пришлось выйти на правое крыло мостика и отыскать темный силуэт «Кадены». – Право помалу.
Сейчас «Кадена» должна была повернуть. По мере приближения Краузе, напрягая глаза, различил изменение ее силуэта.
– Одерживай. Лево руля. Одерживай. Так держать.
Чтобы в темноте подойти на расстояние окрика к идущему зигзагом судну, нужно внимание и точный расчет. Два корабля сближались. На «Кадене» моргнул огонек. Там нервничают, не могут понять, что делает «Килинг». Кто-то навел на него луч фонаря.
– Левый впередсмотрящий видит свет на «Кадене», сэр.
– Очень хорошо. Право руля. Одерживай.
Краузе шагнул к мегафону, как раз когда послышался взволнованный голос из рупора:
– «Килинг»!
– Комэскорта. Я ухожу вперед. Там что-то подозрительное на истинном пеленге примерно ноль-восемь-шесть.
– Что там?
– Не знаю, собираюсь выяснить. Идите нынешним основным курсом и внимательно смотрите вперед. – Секундное раздумье. – Если будет опасность, я вас предупрежу. Если увидите, что я открыл огонь, поверните до основного истинного курса ноль-четыре-два.
– О’кей.
– Идите этим курсом полчаса, затем, если от меня не будет указаний, возвращайтесь на прежний курс.
– О’кей.
Краузе надеялся, что капитан «Кадены» его понял. Потом вспомнил, что у нее на борту, возможно даже в рубке, капитан польского эсминца и британский офицер связи. Они все слышали и проследят, чтобы капитан действовал как надо.
