– Минуточку подождите, сэр, – сказала рация.
Слова, так похожие на фразу телефонистки междугородней связи, странно контрастировали с британским акцентом. В трубке раздался новый голос:
– Говорит капитан-лейтенант Род, командир корабля, сэр.
– Доброе утро, капитан, – ответил Краузе.
Официальность обращения не сулила ничего хорошего.
– Как только будем в пределах видимости, я подам вам рапорт, сэр. Пользуюсь случаем привлечь к нему ваше особое внимание.
– Не можете ли сказать сейчас, сэр? – спросил Краузе.
– Нет, сэр. Фрицы в эту ночь несколько раз были на нашей частоте. У них есть говорящий по-английски радист, который влезал с грубыми замечаниями, и я бы не хотел, чтобы он это услышал.
– Очень хорошо, капитан. Буду ждать вашего рапорта.
Новости могли быть только дурными. Нехватка топлива почти наверняка, нехватка глубинных бомб – очень вероятно. Но сейчас у него была личная проблема, неотложная нужда спуститься в гальюн. Он откладывал это несколько часов, но сейчас, когда вспомнил, чувствовал, что не вытерпит и минуты.
В рубку вошел Чарли Коул.
– Подождите меня минутку, Чарли, – сказал Краузе. – Мистер Карлинг, примите управление.
– Есть, сэр.
Пока он, держась за перила, тяжело спускался по трапу, его немного утешала мысль, что Коул в рубке, пусть даже формально управление передано Карлингу. Так же тяжело Краузе поднялся обратно. Его корабль, знакомый до последней мелочи, казался сейчас чужим. Привычные звуки и запахи как будто угрожали ему, словно острые рифы в узком неисследованном проливе. Он так долго пробыл в рубке в таком сильном напряжении мыслей, что реальный мир утратил реальность; более того, нельзя было впускать этот мир в мысли, чтобы не нарушить их ход.
Он с огромным усилием преодолел последний трап и без всякого стыда рухнул на стул в рубке, где ждал Чарли Коул.
– Я велел, чтобы вам принесли сюда поесть, сэр, – сказал Коул. – Как я понимаю, шансов вытащить вас в кают-компанию нет.
– Верно, – ответил Краузе, продолжая складывать в голове детали того, как обеспечить наилучшее управление кораблем.
Он пристально вгляделся в Коула: загорелое мясистое лицо осунулось от усталости. Щеки покрывала густая щетина, что совершенно не походило на всегда подтянутого и аккуратного лейтенант-коммандера Коула.
– Вы провели в штурманской всю ночь, – укоризненно сказал Краузе.
– Бо́льшую ее часть, сэр.
– Сами что-нибудь ели?
– Не особенно, сэр. Сейчас пойду.
– Да уж. Позавтракайте как следует, Чарли.
– Есть, сэр. Только загляну на корму и…
– Нет, коммандер, я вам не разрешаю. Плотный завтрак, а затем спать по меньшей мере два часа. Это приказ, коммандер.
– Есть, сэр.
– По меньшей мере два часа. Свободны, Чарли.
– Есть, сэр.
Чарли Коул, замешкавшись меньше чем на полсекунды, отдал честь. Ему не хотелось оставлять капитана в рубке – бледного, осунувшегося, с остановившимся взглядом. Однако бесполезно оспаривать приказ. Это дисциплина, которой они все подчиняются, и превратности войны лишь делают ее строже. Пока враг в непосредственной близости, долг Краузе – находиться на мостике, и ему немыслимо отсюда уйти. Устав ВМФ говорит об этом совершенно определенно. Любая попытка измыслить другой вариант приведет к фантазиям более диким, чем бред сумасшедшего. Краузе должен вызвать в рубку врача, чтобы тот его освидетельствовал и признал негодным к исполнению долга, тогда он сможет оставить свой пост и отдохнуть. Только сумасшедший предположил бы, что офицер добровольно подвергнется такому унижению, и даже сумасшедшему не под силу вообразить, что на такое пойдет Краузе с его упрямой гордостью и несгибаемым чувством долга. Разумеется, даже зародыш такой мысли не мог возникнуть в мозгу Краузе. Она была так же далека от него, как халатное отношение к своим обязанностям, то есть не существовала вовсе.
Появился рассыльный с подносом.
– Старпом велел отнести это сразу, не дожидаясь остального, сэр, – сказал он.
Кофе. Как всегда, с молочником и сахарницей, к которым он никогда не притрагивался, но сейчас Краузе смотрел на поднос, как сэр Галахад – на святой Грааль. Он снял перчатки и схватил кофейник. Пальцы не гнулись, руки немного дрожали. Он налил чашку и выпил не отрываясь, налил еще и тоже выпил. Вместе с теплотой, расходящейся изнутри, пришло осознание, что он замерз: не окоченел как ледышка, но продрог до костей и уже никогда в жизни не согреется.
