– Есть, сэр.
– Возьмите курс, чтобы пройти за кормой у «Джеймса» и «Виктора». К конвою не приближайтесь.
– Есть, сэр.
К своей досаде, Краузе вновь ощутил усталость в ногах. Не с чего еще уставать. И он с неудовольствием понял, что недавняя еда лишь ненадолго отогнала подавленность. Это стало ясно по внезапной мучительной мысли об Эвелин. Эвелин и ее чернявом красавчике-адвокате из Сан-Диего. Здесь, в черной атлантической ночи, над невидимыми вздымающимися валами, эта мысль была ужасна, нестерпима. Наверное, Эвелин имела право его разлюбить. Он – зануда. И он с ней ругался – и был неправ, просто не мог сдержаться, когда она возмущалась, что он так много времени проводит на корабле. Она не понимала – и он виноват, что не смог объяснить. Кто-нибудь поумнее сумел бы раскрыть ей свои чувства, свои принципы. Три года уже прошло, а воспоминания – все равно как ножом по сердцу.
Думать об этом сейчас было такой же пыткой, как тогда – проживать. «Признан годным и оставлен в прежнем звании» – эти слова так много значили для него и так мало для Эвелин. Ссоры, затем – чудовищная боль при известии об адвокате. Много хуже любой физической боли, что Краузе довелось испытать. Их брак продержался два года: месяц счастья – тихого счастья. Насмешливое изумление Эвелин, когда та поняла, что вышла за человека, который утром и вечером со всей искренностью молится на коленях; ее чуть более раздраженное удивление, что муж не хочет оставить скучные обязанности старпому и пойти в гости, – это немного отравляло радость.
Краузе попытался прогнать воспоминания. Из-за непривычки к самоанализу он не знал, что это типичная тоска ночной вахты, что сожаления всегда накатывают на него в часы между полночью и четырьмя утра, когда ослабевает жизненный тонус. И все равно он с ними боролся. В конце концов, именно из-за этого смазливого брюнета он сейчас в Атлантике. Сам попросился на Атлантическое побережье; боялся случайно встретить Эвелин в Сан-Диего или Коронадо, услышать о ней сплетню. Если бы не смазливый адвокат, Краузе мог бы погибнуть в Пёрл-Харборе, как многие его товарищи.
Мысль эта могла бы ободрить, но не ободрила. Отчасти подавленность Краузе была реакцией на перенапряжение во время недавних боевых действий. Как многие хорошие бойцы, он в схватке испытывал подъем сил, нечто сродни упоению и теперь, в относительно спокойные минуты, расплачивался за это с процентами тем более мучительно, что вчерашний опыт был для него первым. Бесконечная тоска окутала его так же плотно и непроницаемо, как чернота ночи, покуда он бессмысленно терзал себя мыслями об Эвелин и ее адвокате и мечтал о несбыточном, о том, чтобы каким-то фантастическим способом вернуть их браку разом и опыт, и чистоту. Пиканье локатора звучало реквиемом по его мертвому счастью.
– Орел вызывает, сэр, – сказал Найстром, и Краузе подошел к рации.
– Орел – Джорджу! Орел – Джорджу. – В голосе англичанина сквозило нетерпеливое волнение.
– Джордж – Орлу. Прием.
– Контакт на пеленге ноль-пять-ноль от нас. Идем на него.
– Я поверну к нему. Дистанция?
– Самая дальняя.
– Очень хорошо.
Тоска исчезла. Не просто забылась, а исчезла, как не было. Краузе запросил у штурманской курс.
– Я принимаю управление, мистер Найстром.
– Есть, сэр.
– Дикки – Джорджу! Дикки – Джорджу!
Рация позвала Краузе в тот момент, когда он задавал новый курс.
– У нас тоже контакт. Дальний, на пеленге девять-семь. И эхо тоже. Пеленг один-ноль-один, дистанция двенадцать миль.
– Очень хорошо. Подойду к вам после того, как помогу Орлу.
– Джордж! Джордж! – ворвался в разговор новый голос. – Говорит Гарри. Слышите меня?
– Джордж – Гарри. Слышу вас.
– У нас эхо. Дистанция двенадцать миль, пеленг два-четыре.
– Очень хорошо. – Надо было сказать что-то помимо «очень хорошо». – Отправлю к вам Орла, как только он освободится.
Новая атака, возможно – решающая. Запланированная на этот самый темный час, середину ночной вахты, когда энергия и бдительность ниже всего.
– Орел – Джорджу. Контакт поворачивает. Похоже, идет в вашу сторону.
– Очень хорошо.
– Локатор докладывает контакт, сэр. Дальний, пеленг ноль-девять-ноль.
