Казаков и впрямь гордился необычной формой приговора. И еще больше гордился тем, что легко обманул следователя и, показав на суде фальшь обвинительного заключения, исключил возможность гораздо более серьезного наказания. Время было суровое, тридцать восьмой год шел еще свирепей тридцать седьмого, вышка заранее не исключалась, несмотря на все заверения следователя, – и на этот раз увильнуть от выполнения приговора не удалось бы.
– Не правда ли, любопытную историю я рассказал? – поинтересовался Казаков, закончив свое повествование.
Я согласился, что эпопея его вторичного ареста весьма примечательна, но чем-то исключительным она не показалась. Мне уже были ведомы истории с опровержением на суде ранее подписанного вымысла на себя – и они иной раз спасали от «вышки». В частности, мой друг Виктор Петрович Красовский, экономист, в юности любимец самого Бухарина, был обвинен в организации покушения на Орджоникидзе. И признался, что покушение уже было подготовлено в Москве, и назвал точную его дату, но дни подобрал такие, когда Орджоникидзе находился в длительной командировке в Средней Азии. На суде Красовский указал на фальшивые даты – и суд, вместо запланированного расстрела, ограничился стандартной «десяткой».
Был еще один забавный случай неряшливо сформулированного следователем обвинительного заключения, и о нем я тоже рассказал Казакову. Один из моих знакомых, Борис Львович Гальперин, вероятно, самый полный человек в нашей зоне, инженер-конструктор и коминтерновский тайный агент, объездивший на пользу разжигаемой в те годы мировой революции добрую полусотню стран в обоих полушариях, завершил свои интернациональные странствия на Лубянке. И предъявленное обвинение – шпионаж в пользу иностранных разведок – относилось по тем временам к самым естественным для такого человека, как он: побывал в капстране, ну как же не соблазниться возможностью изменить своей родине! Борис Львович и сам понимал, что от шпионажа не отвертеться, все другие измышления – вредительства, диверсии, подготовка интервенции – лепились к нему, как горбатый к стенке. Он страшился третьей степени воздействия – уже многие сокамерники попробовали ее, и редко кто не превращался в инвалида, а бывало, расставались и с жизнью. После недолгого запирательства он согласился на шпионаж. В таком признании были свои преимущества: шпионство – дело индивидуальное, сразу отпадал очень отягчающий судьбу пункт одиннадцатый пятьдесят восьмой статьи – коллективное сообщество для организации преступления. Зато были и свои опасности – смотря в пользу какого государства шпионишь. И Борис Львович размышлял, какую страну из тех, где он побывал во время коминтерновских странствий, выставить как объект своих преступных действий. Англо-Французский блок или Америку? Но где гарантии, что Советский Союз когда-нибудь не вступит в прямую войну с буржуазными демократами? Тогда шпиону этих государств форменная крышка! Еще вероятней война с фашистскими державами – тоже от вышки не отвертеться. И в результате долгих дум Борис Львович нашел единственную пригодную державу – неоднократно в ней бывал, нам она враждебна, но вероятность ее военного столкновения с Советским Союзом практически нулевая.
– Правильно, что сознаешься в шпионаже, – похвалил следователь, готовясь заполнить очередной протокол допроса. – На суде учтут твое чистосердечное признание. Кем же ты был – англо-французским или немецким шпионом? Или с Японией сотрудничал?
– Ни тем, ни другим, ни третьим, – твердо возразил Борис Львович. – И не шейте мне, пожалуйста, этих заклятых врагов нашего социалистического строя. Пишите: вел шпионаж в пользу Уругвая.
Возмущенный следователь бросил перо на стол.
– Ты что мне пудришь мозги? Твой Уругвай даже армии не имеет и славен одной футбольной командой. Или ты шпионил в пользу чемпионов мира уругвайских футболистов? Раз уж признался в шпионаже, так называй наших настоящих врагов.
Но Борис Львович твердо стоял на Уругвае. Следователь долго уговаривал, вызвал для убедительности двух сержантов, те в кровь обработали Бориса Львовича. Убедившись, что ни словесные, ни кулачные аргументы не эффективны, следователь с сожалением отказался от заманчивого шпионажа в пользу великих держав.
