— В общем, я категорически не желаю, чтобы копались в этой истории. И вас совершенно не касается, какие у меня для этого причины. Отдайте вещи, и забудем об этом, — ровным голосом завершил он, принципиально не глядя на меня.
Я покачала головой и с легким сожалением сообщила:
— Не могу. У меня договор с вашей женой. Вот, полюбуйтесь.
Мне действительно было жаль, что я оказалась связанной обстоятельствами с этой семьей. Обстоятельства разворачивались так, что и дураку было ясно: впереди меня ждут скандалы, нудное выяснение отношений и бесконечная нервотрепка. Оно мне нужно, даже за большие деньги?
К сожалению, бумага была уже подписана и деваться было некуда. Достав лист из стола, я помахала им в воздухе, и тут мой депутат сотворил то, чего я от него никак не ожидала. С неожиданной прытью Ефимов выхватил лист у меня из рук и быстро разодрал на куски.
— Видите? Все! Нет никакого договора, — выпалил он, торжествующе глядя на меня. — Вещи давайте! Быстро!
Обидно было до слез! Надо же так лопухнуться!
— Зря старались. Это была копия, — соврала я, мысленно костеря себя последними словами. — А что касается вещей, так не от вас я их получала, не вам и возвращать буду. Мне их привезла ваша супруга, взамен она взяла расписку. Вещи верну только ей, в собственные руки. Так что разбирайтесь с Аллой Викторовной. Если это все, то прощайте. У меня много дел.
— Да как вы смеете?! — закричал он, резво вскакивая с кресла.
Может быть, я уже привыкла к внезапным перепадам его настроения. А может быть, меня разозлил бесчестный поступок Ефимова, но я окончательно перестала с ним церемониться.
— Я много чего смею, Павел Юрьевич! — холодно осадила его я. — Вы даже представить себе не можете, как много.
— Если надеетесь на Голубкина… — с угрожающим видом начал Павел Юрьевич.
Вот тут я уже окончательно вышла из себя. Надо же, пугать меня вздумал!
Он здесь ни при чем, — резко оборвала я этого совершенно зарвавшегося наглеца. — Я привыкла полагаться только на себя. Прощайте.
— Вы об этом еще пожалеете! — выкрикнул Ефимов, с оскорбленным видом направляясь к выходу.
Варвара Федоровна неуверенно вошла в ворота бывшей хлебной биржи и в растерянности замерла на месте. Огромный двор был сплошь заставлен телегами, между которыми толпились вооруженные люди, гарцевали верховые на лошадях, с озабоченным видом носились порученцы. Вокруг все двигалось, суетилось и громко галдело. Слышались отрывистые команды, ржание лошадей и забористая ругань. Немного постояв, Варвара Федоровна поняла, что все заняты своими делами, и на нее внимание никто не обращает. Это придало ей уверенности, и она, сначала робко, потом более решительно, начала пробираться сквозь толпу в сторону входа в здание биржи.
Остаток предыдущего дня и всю последующую ночь она провела на ногах. Сначала стояла у окна, а когда за стеклом уже совсем нельзя было разглядеть ведущей в город дороги, присела у стола посреди разоренной комнаты, да так и просидела до самого рассвета. Она словно раздвоилась. Одна часть ее прислушивалась к тому, что творилось на улице, чутко ловя каждый шорох. Другая неотрывно думала о муже, многократно прокручивая перед глазами сцену ареста. Случившееся не стало для Варвары Федоровны неожиданностью. Из города постоянно доходили слухи об арестах, обысках и расстрелах. Среди тех, кого это коснулось, было немало знакомых, и всех их она искренне жалела. Но то были люди чужие, а тут она собственными глазами видела, как забирали ее мужа. Поверить в это до конца Варвара Федоровна не могла.
— Нужно что-то делать, — монотонно твердила она, уткнувшись лбом в сцепленные руки.
Постепенно в ней крепла уверенность, что все-таки следует ехать в город и идти на прием к председателю ЧК. Подспудно эта мысль точила ее с того момента, как она увидела Сидельникова, размахивающего постановлением ЧК, вот только решиться на этот шаг ей было очень и очень непросто…
Часовой у входа в самое зловещее для Варвары Федоровны здание в городе окинул ее безразличным взглядом и равнодушно спросил:
— Куда?
— У меня арестовали мужа…
