Похожий на шляпу с низкой тульей, Форт Ли сидел на макушке Палисад напротив Форта Вашингтон на манхаттанском берегу. Один был назван в честь Чарлза Ли, англичанина, который за внушительную сумму продал свои услуги колониям, был всю жизнь профессиональным солдатом и жил, питая свой дух роскошными виденьями славы; другой — в честь фермера из Виргинии, который волею судьбы возглавил Континентальные войска и с августа только и делал, что терпел одно пораженье за другим. Фермер уже отдал противнику весь Манхаттан, не считая Форта Вашингтон и нескольких сот акров земли вокруг него. Его оттеснили с Манхаттана и едва было вообще не уничтожили как военный фактор в битве под Уайт-Плейнз. Теперь он пытался перегруппировать свои поредевшие силы, наметить план кампании, а главное — принять решение, сдавать или нет Форт Вашингтон.
Генерал Натаниел Грин, молодой красивый квакер, командующий гарнизоном Форта Ли, считал, что два укрепленных пункта, расположенных друг против друга по обе стороны реки Гудзой, можно удерживать сколько потребуется. Он их рассматривал, вполне резонно, как ворота Гудзона, а Гудзон — как ворота колоний.
Однажды в Форте Ли ему доложили, что пришел какой-то человек, который назвался Томом Пейном.
— Пейном? — переспросил Грин. У Грина была небольшая книжка под заголовком «Здравый смысл», заветная, как Библия, немилосердно истрепанная, читаная-перечитаная двадцать раз. — Так давайте его сюда. Пейн, говорите? Привести немедленно.
— Я вас и знаю, и не знаю, — сказал Грин Пейну, когда они очутились лицом к лицу, один — высокий, загорелый, ладный, в щегольской блекло-желтой с голубым, как у его командира, форме виргинского ополченья, другой — ширококостый и коренастый, горбоносый, нечесаный, три дня небритый, в старой одежонке, заляпанной грязью и кровью. — Вы — Здравый Смысл, так ведь?
Пейн кивнул, они пожали друг другу руки. Грин, возбужденный как мальчишка, кликнул своих адъютантов, представил их, сбегал к себе в палатку и принес показать свой разлохмаченный «Здравый смысл»; листал страницы, улыбаясь, не веря своим глазам, что в самом деле видит живого Пейна.
— Вам не понять, конечно, — вы не можете знать, что для нас значит эта книга. Всё — вы поверите?
— Хотелось бы.
— Ладно. Вы знаете, нас разбили, чего тут скрывать. Прогнали из Бруклина, прогнали из Нью-Йорка. Единственное, что мы еще удерживаем в Манхаттане — это форт, и между тем у нас есть надежда вернуть все назад — надежда, построенная не на одних только военных выкладках, а вот на этом, что нам давали вы, что можно обмозговать и переварить — на том основательном и прочном, чего им у вас не отнять. Я сам купил семьдесят пять штук и заставил читать солдат, которые никогда раньше книжки не открывали…
Пейн в изумлении покачал головой.
— И вот теперь вы здесь. Это же небывалое чудо — что вы здесь. Ей-Богу, сударь, вы один дороже целого полка, и генерал, когда вас увидит, скажет то же самое.
На сутки Пейна предоставили самому себе. Он сказал Грину, что ему так надо — побыть одному, побродить по лагерю, привести себя в порядок с дороги, поразмыслить. Много кое-чего нужно обдумать, сказал он Грину. Что ж, естественно, это нормальная вещь.
— Распоряжайтесь собою, как вам хочется, — сказал Грин. — Когда почувствуете, что готовы, — поговорим.
Пейн не спеша бродил по форту, все время возвращаясь к высокому откосу, где можно было, облокотясь на бревенчатый парапет, смотреть поверх играющего мелкой волной Гудзона на зеленые лесистые холмы Манхаттана. В сущности, Ли был скорей не крепостью, а биваком, плохо защищенным, но поразительно живописным по своему расположенью высоко над рекой. Пейн обнаружил, что ему легче, нежели он предполагал, разговориться с солдатами — то были, многие во всяком случае, янки из маленьких деревень Новой Англии, но по лагерю уже разнеслась весть о том, что он — автор «Здравого смысла», и им нравилось, что он, оказывается, как и они, из простых. Сами привычные к труду, они наметанным глазом распознали приметы, говорящие, что этот человек много и не щадя себя работал руками: покатые плечи, тяжелые ладони и короткие пальцы, толстые, мускулистые предплечья. Они говорили с ним о его книге, и он поражался тому, как хорошо они разбираются в существенных для колоний вопросах, будь то внешняя торговля или развитие кораблестроения, ткацкого дела, отечественного производства. Видя его первый раз, они через десять минут начинали выкладывать ему такое, чего Грину не вытащить бы из них клещами, рассказывали о своих родителях, о женах, детях, фермах. Столько среди них было совсем молоденьких, кому и двадцати не сравнялось — краснощеких мальчиков, шпарящих наизусть целые страницы его книги.
