Прежде чем профессор доктор Хартман с его группой был принят генерал-полковникам фон Фалькенхорстом, по прямому проводу Берлин — Осло состоялись переговоры, которые можно было сравнить с ожесточенной битвой. Тербовен считал, что группа немецких научных работников должна находиться в подчинении немецких гражданских властей в Норвегии, и попытался через Геринга склонить к этой мысли фюрера. Кейтель же объяснил фюреру стратегическую важность и значимость этой миссии. А после того, как его поддержал и Шпеер, Гитлер высказался в пользу военных. Хотя Хартман отнюдь не собирался посвящать фон Фалькенхорста в детали и смысл своего пребывания в Рьюкане.
А Фалькенхорст, типичный немецкий генштабист, особого любопытства не проявлял. Войска — это, по его мнению, массы солдат, достаточное число офицеров и горсть военачальников. Необходимая техника предоставляется за соответствующую оплату промышленностью. Инженеров и конструкторов он считал чем-то вроде высококвалифицированных и высокооплачиваемых кузнецов и слесарей. На сей раз главнокомандующий группы войск «Норд» догадался, что кое-какие люди в Берлине делают ставку на чудо-оружие, сырье для которого производится не где-нибудь, а в богом забытой южнонорвежской дыре. Фалькенхорст счел все это очередной выдумкой геббельсовской пропаганды. Никакого нового чудо-оружия рейху не требуется, оно уже есть — это генералы вермахта. Чудо-оружие, взращенное на почве подчиненного ему рейхскомиссариата Норвегии, гораздо отчетливее вырисовывалось перед Тербовеном, чем перед главнокомандующим фон Фалькенхорстом. А потом это оружие будет применено против Англии и всех остальных стран, вздумавших противиться политике фюрера… Нет, бывший банковский бухгалтер Тербовен не разбирался в ядерной физике. Но он ни на секунду не ставил под сомнение всемогущество германского гения, раскрепощенного Гитлером. И Хартмана он воспринял как один из инструментов провидения, призванного гарантировать рейху победоносную тысячелетнюю историю. Инструментом нужно уметь пользоваться, и он, Тербовен, счел себя абсолютно подготовленным для этого.
Будучи человеком действия, насквозь пропитанным ядом национал-социализма, он напустился на книжных червей из Гамбурга, прибегнув к самым мощным орудиям новой фразеологии. Он обрушил на Хартмана и его спутников такие обороты, как «германская миссия», «фаустовский напор», «новый европейский порядок», «всемирная еврейская плутократия», и наконец… «верность нибелунгов». Они отреагировали по-разному. Доктора Нентвига языковая эквилибристика Тербовена воодушевила, доктору Рюкерту она показалась скучной, а профессору Хартману — примитивной.
— Ну, не знаю… — сказал доктор Рюкерт, когда все трое спускались по широким ступеням дворца норвежского кронпринца, который Тербовен выбрал под свою резиденцию ко всеобщему неудовольствию норвежцев.
— А что? Это человек, который верит в успех своего дела, — отозвался доктор Нентвиг. И вопросительно поглядел при этом на профессора. «Идиот, — подумал тот, — полный идиот!» — Рюкерт ничего не ответил, предоставив своим ассистентам гадать о том, какого мнения их шеф.
Когда господа ученые ушли, Тербовен позволил себе рюмочку французского коньяка. Потом снял трубку аппарата прямой связи, соединявшей дворец Скомгун со зданием норвежского министерства иностранных дел на Викториа-террас, где размещалась теперь служба безопасности. Штандартенфюрер Фелис, шеф СД, как раз подсчитывал, на сколько сот человек подчиненных у него прибавится, и звонок рейхскомиссара Тербовена был явно некстати. Тот порекомендовал ему как можно скорее отправить в Рьюкан специальную группу. Причем строго-настрого указать ее командиру следить не только за тамошними норвежцами, но и за неким профессором Хартманом.
Фелис пообещал немедленно исполнить поручение. Тем более что в его распоряжении был человек, как нельзя лучше подходящий для подобных заданий: унтерштурмфюрер СС Лотар Книппинг. До 1937 года Книппинг изучал в Галле химию, но перед самыми выпускными экзаменами был исключен из университета за то, что выкрал у одного из своих однокурсников письменную дипломную работу и с незначительными стилистическими поправками представил ее совету факультета как свою собственную. Книппинг, правда, объяснял решение университетского сената как масонскую интригу против стойкого национал-социалиста, но даже сам рейхсштудентенфюрер оказался не в силах помочь ему. С тех пор бывший студент возненавидел профессуру, как чуму; для него все они были прислужниками еврейства, масонами и большевиками. «От добра добра не ищут», — подумал Фелис, С самодовольной улыбкой он прошел в кабинет Редиса и, найдя подходящие для такого случая нужные обороты, не замедлил передать ему, какого мнения рейхскомиссар о своем высшем полицейском чине. Редиса это не особенно огорчило. Мнение такого господина, как Тербовен, о котором всем и каждому известно, какими богатыми пакетами акций он, бывший гауляйтер Эссена, подкуплен рейнско-вестфальскими промышленниками, не может интересовать испытанных «старых борцов» движения. Фелис согласно кивал. Шефу СД было известно, что высший чин СД и полиции в подобных коррупционных делах не замешан; свое состояние, по поверхностным оценкам три или четыре миллиона, он «составил» себе в сентябре 1938 года, когда были арестованы сотни тысяч евреев. А посему Редис мог с полным правом утверждать, что он честный человек. Его путь к цели прям и открыт для всех.
