Вместе с тем Бабёф — и в этом положительная сторона его концепции — отстаивает науки и искусства. Будущее коммунистическое общество означает для него высшую ступень в развитии человеческой культуры. Правда, и тут необходимо допустить известные оговорки. Народная масса, и по Бабёфу, оказывается совершенно незаинтересованной в «процветании искусств». Но, так или иначе, мы видим, что от крайностей уравнительства Бабёфу в общем удалось удержаться. Характерно также, что сохранение и развитие наук и искусств у Бабёфа поставлено в связь с ростом производительного общественного труда. Впрочем, опять-таки, уподобление на этом основании воззрений Бабёфа марксистскому учению о базисе и надстройке было бы актом непростительной вульгаризации. Вспомним только начертанную Бабёфом схему развития науки. Прогресс ее определяется исключительно одним фактором — честолюбием ученых. Коммунистическое общество может лучше других общественных структур удовлетворить «это честолюбие в форме искренних и серьезных чествований». Нам кажется, что схема эта достаточно далека от марксизма, так далека, что на этом вопросе можно больше не останавливаться.
Вопрос о будущности науки и искусства послужил вместе с вопросом о государстве причиной серьезного теоретического расхождения в узком кругу руководителей «заговора равных». Сильвен Марешаль представил Тайной директории проект «Манифеста равных». Написанный с громадным подъемом «Манифест» этот содержал, однако, два спорных положения, с которыми не согласилось большинство членов Директории. Для достижения равенства, — написано было в «Манифесте», — «мы готовы снести все до основания….. Пусть погибнут, если нужно, все искусства, лишь бы у нас осталось настоящее равенство!» В другом месте «Манифест» предлагал уничтожить «возмутительное деление на богатых и бедных, на великих и малых, на господ и слуг, на правящих и управляемых». Под прямым влиянием Бабёфа Тайная директория отвергла оба эти положения. Для Бабёфа не существовало того противопоставления равенства и культуры, которое, очевидно, продолжало занимать Сильвена Марешаля. Не могла прийтись по вкусу Бабёфу и та анархическая нотка, которая прозвучала в лозунге упразднения «возмутительного деления на правящих и управляемых». Ведь Бабёф предполагал установить коммунизм средствами государственной диктатуры и в самой коммунистической республике сохранить правительственный аппарат, правда — сильно упрощенный и урезанный в своих функциях.
Вместо «Манифеста» Тайная директория приняла уже разобранное нами «Изложение доктрины Бабёфа».
Следующий документ, на котором нам придется остановиться, это «Акт восстания» Тайной директории, в некоторых отношениях окончательно расшифровывающий, окончательно переводящий на язык революционной практики теоретические основоположения бабувизма. Но в то же время вводная часть акта, мотивирующая самое объявление восстания, отличается некоторой бледностью и расплывчатостью своего содержания. Речь идет главным образом о конституции 93 года, о мятежной партии, узурпировавшей народный суверенитет, о «гнусном кодексе», названном конституцией 95 года. Об экономическом кризисе говорится в самых общих выражениях; о рабочем классе как самостоятельной социальной категории вообще ничего не упоминается. «Нищета народа», «алчность богачей», «несчастные, уже два года ежедневно умирающие с голоду», — вот и все, что можно найти в этой вводной части, касательно социальной основы провозглашаемого восстания. Эта неясность формулировок носит несомненно самый нарочитый характер. Революция, по мнению бабувистов, должна была проделать несколько этапов, и на первом из них было бы излишне и даже опасно раскрывать до конца ее социальное содержание. Кроме того, хотя «Акт» и был составлен до начала переговоров между бабувистами и якобинцами, авторам его приходилось учитывать настроение этих возможных союзников справа. После благополучного завершения переговоров в текст «Акта» были внесены два дополнения. В одном мотивировался созыв Конвента, в другом — пополнение состава Конвента представителями демократов из департаментов.
