Пример великодушия и терпимости, достойный того, чтобы попасть в историю. Но можно представить, чего это стоило Екатерине с ее самолюбием. Такого она не забывала.
При дворе за перепалкой между Никитой Паниным и графом Бестужевым следили с неослабевающим интересом, и трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы в Петербурге не появился еще один престарелый елизаветинский вельможа - граф Герман Карл Кейзерлинг. Выходец из Курляндии, Кейзерлинг большую часть своей жизни провел на дипломатической службе. Долгое время он был послом в Вене, а Петр III велел ему перебраться в Варшаву, но с заездом в Петербург. Кейзерлинг не торопился и добрался до столицы уже после переворота. При дворе он был принят ласково. Екатерина не без оснований считала его человеком неглупым и знающим. Прежде Кейзерлинг был весьма дружен с Бестужевым, поэтому Панин от его приезда ничего доброго не ждал, но случилось иначе.
При первой же беседе с императрицей Кейзерлинг заявил, что слишком стар, чтобы лукавить, а поэтому будет говорить только правду. Правда же, по его убеждению, заключалась в том, что нынешняя война для Российской империи крайне невыгодна. Вообще Россия может с полным равнодушием относиться к тому, какая из двух воюющих держав, Австрия или Пруссия, удержит за собой Силезию. Тратя деньги и проливая кровь ради решения таких споров, Россия без какой-либо пользы для себя будет трудиться во имя интересов иностранных держав. Панин совершенно прав, утверждал Кейзерлинг, когда с подозрением относится к союзу с Австрией. Многолетний опыт службы в Вене позволяет ему говорить об этом с полной уверенностью. Поэтому его не покидает надежда со временем излечить графа Бестужева от странной приверженности к австрийскому двору. После таких внушений Екатерина совершенно растерялась и не знала, кого слушать. В конце концов решила положиться на мнение большинства и созвала конференцию.
То, что заседание станет бурным, было ясно заранее, но такого накала страстей императрица, пожалуй, не ожидала. Спорили запальчиво и зло, иной раз забывая о присутствии государыни. Когда настало время подводить итоги, выяснилось, что Бестужев остался в одиночестве. Никто из участников заседания, даже Орлов, его не поддержал.
Слухи о том, что Бестужев проиграл важную битву, быстро распространились при дворе. На старика это подействовало угнетающе. Он сказался больным и несколько дней не появлялся в свете, но замыслов своих не оставил и пользовался всякой возможностью, чтобы обругать своих недругов.
Панин должен был бы торжествовать победу, но схватка на конференции вызвала у него сложные чувства. Постоянные споры и столкновения с Бестужевым казались ему цепочкой бессмысленных недоразумений. Он привык относиться к старику с уважением хотя бы потому, что его прежние заслуги перед престолом и отечеством были велики и бесспорны. Удачным началом своей дипломатической службы Панин тоже был обязан Бестужеву. Надо было попытаться положить конец этой нелепой и затянувшейся вражде. В сущности, цель у них одна - благо отечества, несогласие лишь в средствах. Правда, оставалось непонятным, почему Бестужев так упорно нападает на все панинские начинания. Что это - просто заблуждение, понятная для старика приверженность к прежним "лучшим" временам? Или, о чем не хотелось и думать, графу попросту необходимо иметь свое особое мнение в противовес точке зрения противника? Неважно, что защищать, лишь бы одержать верх, а заодно прослыть самостоятельно мыслящим политиком?
Из донесения графа. Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу Кауницу
Продолжая мое сегодняшнее донесение, я дошел до разговора, который имел несколько дней тому назад о настоящем положении здешних дел с графом Бестужевым... Бывший канцлер сказал между прочим, что он лично всегда был предан всепресветлейшему эрцгерцогскому дому и весьма желал бы видеть прежнее тесное согласие между обоими императорскими дворами восстановленным... Но при этом он не хочет скрыть от меня искренность своего убеждения, что наш двор более нуждается в здешнем, чем последний в нашем. Россия сама по себе настолько крепкое государство, что может обойтись без всякой иноземной помощи... Что же касается до прусского могущества, то он, граф Бестужев, признает, что... для России, по-видимому, не могут произойти от сего особенно вредные последствия... Его неосторожные и бесцеремонные речи... он... искал несколько умерить заявлением, что он говорил не как министр, а лишь поведал мне в доверительной откровенности частные свои мысли, которые, как он уверял меня, он никогда не развивал на конференциях...
