Аребин увидел перед собой широкую, по-юношески крутую грудь, резко вырубленный, чуть выдвинутый вперед подбородок; пристальный взгляд в упор говорил о большой воле и волкодавьей хватке этого человека.
— А это его заместитель Кокуздов Кузьма… Отчество забыл…
Кокуздов с неожиданным проворством схватил ладонь Аребина и затряс ее обеими руками.
— А это секретарь парторганизации Орешин.
Бухгалтер оторвался от бумаг, встал, длинный, стеснительный, неловко сунул Аребину руку и тут же выдернул ее, затем выкрутил фитиль лампы — в потолок метнулась черная лента копоти, но светлее в комнате не стало.
Аребин сел на лавку, снял намокшую шапку, и сразу приятно заломило в ногах: усталость навалилась на плечи — не побороть.
Кузьма Кокуздов, опережая всех, сообщил:
— Мы вас определили к Алене Волковой. Она одинокая. Возложили на нее полную заботу о вас. Живите, отдыхайте. Вас проводят.
— Спасибо, — сказал Аребин. — Подвода уже ушла…
Ему хотелось спросить, почему тот парень, Пашка Назаров, выметнулся отсюда таким вихрем, что произошло. Но заговорил Прохоров:
— Поживете пока, пооглядитесь… Скажу наперед: люди здесь балованные, непокорные, узды боятся хуже огня… В общем, знакомьтесь с жизнью нашей. Потом вас пригласим к себе, договоримся…
Выйдя на улицу, Аребин постоял возле угла, все еще держа в руках липкую от сырости шапку. Тучи текли, видимо, низко, над самыми крышами; лицо и волосы сделались влажными. Было неспокойно и немного боязно. Он задумчиво побрел в сторону, куда ушла подвода. Робкие огоньки раскидались беспорядочно: одни светились где-то высоко, другие лукаво мигали из-под горы, третьи были вкраплены во тьму в самой дали. У людей каждого села есть свой, особый характер, свои повадки, свой склад быта. Примут ли его, Аребина, люди? Подберет ли он ключ к их загадочному «нутру»? Любовь его ожидает или равнодушие, а то и вражда? Другом ему будет Назаров или врагом — ведь чем-то вызван был тот взрыв гнева. Все эти вопросы нахлынули внезапно и резко. Он остановился. Совершить переворот в их жизни, в их судьбе за два года… Смешно! Впрочем, не рано ли думать об этом? Возможно, что его еще и не изберут, теперь не очень-то прикажешь — бери, кого даем. Время и события круто повернулись, и в их пользу…
Лопнул лед на пруду, рождая унылый и печальный звук. В отдалении неохотно тявкала собака. Послышалось знакомое фырканье лошади и поскрипывание колес — это возвращался Мотя Тужеркин.
— Все в порядке, Владимир Николаевич! — бодро отрапортовал он, словно не проехал тридцати километров. — Я приказал Алене, чтобы она подтопок затопила, самовар поставила, а теленка в чулан загнала. С Ольгой Сергеевной Шурку Осокину пока оставил, чтоб развлекала разговором. Сейчас я вам покажу направление. Глядите: на два пальца левее ветлы. Видите огонек? Вот это и есть Алена Волкова, за мостиком второй дом…
Аребин угрюмо молчал.
— Вы поняли, или повторить?
— Понял, — сказал Аребин. — А где живет Пашка Назаров?
4
На улице, протянувшейся вдоль речки Медянки, Мотя придержал лошадь и кнутовищем указал в темноту.
— Вон под бугром избенка торчит. Различаете? Его. — Он хмыкнул и покрутил головой. — Двора нет, а ворота на запоре… Три ветлы у крыльца растут, знаменитые ветлы, можно сказать, фамильная гордость. Пашка даже с фронта в письмах наказывал матери, чтобы она, кой грех, на дрова их не спилила, а сберегла в целости и сохранности. Ха, смерть объятья протягивает, а он о ветлах мечтает… Иные, Владимир Николаевич, соловьев обожают, канареек, голубей, а Пашка — грачей. Души не чает: выйдет на крылечко, загнет голову, наблюдает за их жизней, слушает, как они, окаянные, горланят… За тридцать перевалило, а он все по деревьям лазит, в гнездах шарит… — Оборвав смешок, Мотя уже серьезно предостерег Аребина: — Хоть он и дружок мой, но вы его опасайтесь, Владимир Николаевич: запросто может словом ушибить. Он, Владимир Николаевич…
Аребин осторожно спустился по скользкой тропе под гору, обошел ветлу, опираясь на ее неохватный корявый ствол. Над головой вскрикнул спросонья и захлопал по веткам грач, и тишина опять плотно сомкнулась, как вода после брошенного камня.
