Вскоре нас встретили два черных наркомовских «бьюика», которые были высланы из Москвы. Мы стали двигаться к столице гораздо быстрее. В моей автомашине был радиоприемник (тогда это было редкое явление), и, подъезжая к Москве, я включил его, чтобы послушать наши последние известия. На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики «Зиг! Хайль!» и «Хайль! Гитлер!». Гитлеровские радиостанции на русском языке выливали на нашу страну, на советских людей потоки злобной и гнусной клеветы. Враг хвастливо сообщал, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве. Слушать весь этот берд было невозможно, и я выключил радиоприемник…
Рано утром 23 июня мы подъехали к столице. В Наркомате связи нас ожидало много чрезвычайно важных и сложных дел. Вот так я встретил первый день войны, так она началась для меня.
К этому еще добавлю, что денем 24 июня я был вызван к Сталину. Необычность вызова заключалась в том, чаще всего мне приходилось являться в Кремль в вечернее время или поздно ночью. Сталин подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался относительно неотложных нужд Наркомата связи. Я откровенно доложил ему об увиденном в Орше и Смоленске, об услышанном в эфире по дороге в Москву и о том, что нас особенно беспокоит работа Московского узла. В то время и Наркомат связи, и телеграф, и Центральная международная телефонная станция находились в одном здании по улице Горького. И достаточно было вражескор! авиации вывести из строя это здание, как сразу на многих важных направлениях могли бы одновременно нарушиться телеграфная и телефонная связь.
— А что требуется? — спросил Сталин, — и, подвинув ко мне чистые листы бумаги, сказал: «Пишите». Я сел за стол и стал писать, перечисляя все, что требуется в первую очередь. Не забыл при этом попросить правительство помочь нам укрепить в Москве аварийновосстановительную службу и выделить Наркомату связи дополнительное количество автомашин.
Сталин в это время ходил по кабинету, поглядывая на меня. Когда я закончил свою записку, исписав несколько листов писчей бумаги, он быстро их просмотрел и написал резолюцию: «Согласен».
Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву, и пусть тот «выпускает закон». (Яков Ермолаевич Чадаев в течение всей войны работал управляющим делами Совнаркома СССР. Обладая многими положительными качествами, он не раз оказывал Наркомату связи необходимую помощь и содействие.)
Вскоре Совнарком СССР принял решение о создании в системе нашего наркомата ремонтно–восстановительных частей, которые в ходе Великой Отечественной войны сыграли очень важную роль. В самой столице на Московском узле связи стали действовать три батальона аварийно–восстановительной службы, которые во многом обеспечивали нормальную деятельность важнейших предприятий общегосударственной связи.
Г. А. Куманев: А что потребовалось сделать в первую очередь в эти первые столь тревожные дни военной обстановки? Как, товарищ маршал, проявили себя тогда связисты, какие их дела, какие эпизоды той начальной поры фашистской агрессии Вам особенно запомнились?
И. Т. Пересыпкин: Поскольку с первых дней войны, как и во всех других отраслях народного хозяйства, началась перестройка работы Наркомата связи СССР на военный лад, задачи общегосударственной связи намного усложнились.
Требовалось срочно обеспечить устойчивую связь Ставки Главного Командования Красной Армии, штабов ВВС, войск ПВО и Военно — Морского Флота со всеми фронтами, флотами и военными округами. Резко повысился контроль за состоянием фронтовых связей. Все средства и, прежде всего резервные и запасные узлы были приведены в полную боевую готовность.
Кроме того, в первый же месяц войны своим приказом мы перевели весь руководящий состав наркомата, предприятий связи Москвы, Ленинграда, областных центров, республиканские и областные управления на казарменное положение. Люди постоянно находились на рабочих местах, в том числе руководящие и инженерно- технические работники, обеспечивая устойчивую связь.
