— Да, я вас слушаю.
— Не надо пытаться малыша ставить на ноги… Во мне чего-то не хватает. Я вижу, что ты любишь Генри и с каждым днем понимаешь его все больше, и знаю, что смерть никогда не разлучит вас. Но я… Может, во мне есть какой-то ужасный, неисправимый изъян?
Маргарет ее успокоила:
— Просто дело в том, что люди различаются гораздо существеннее, чем готовы признать. Во всем мире мужчины и женщины беспокоятся, потому что не могут развиваться так, как положено. Иногда они закрывают на это глаза, и им становится легче. Не волнуйся, Хелен. Развивай в себе то, что есть; люби своего ребенка. Я вот не люблю детей. И слава Богу, у меня их нет. Дети милые и очаровательные, и я могу с ними поиграть, но это все. В моих действиях нет искренности, вести себя с ними надо совсем не так. А другие — другие идут еще дальше и вообще отстраняются от человечества. Место, как и человек, способно отразить эти тенденции. Это часть битвы против единообразия. Различия — вечные различия, поселенные Господом Богом в одну семью, так чтобы всегда был заметен какой-то цвет — возможно, печали, — но на фоне будничной серости. Так что не надо переживать из-за Леонарда. Если не получается, не пытайся через силу извлечь изнутри личное. Забудь его.
— Да-да. Но что дала Леонарду жизнь?
— Наверное, приключение.
— И этого достаточно?
— Нам — нет. А ему достаточно.
Хелен взяла пучок скошенной травы. Посмотрела на щавель, луговой и ползучий клевер, на люцерну, трясунку, ромашку и старые стебли, которые не давали им рассыпаться. Потом поднесла пучок к лицу.
— Сеном еще не пахнет? — спросила Маргарет.
— Нет, они едва завяли.
— Завтра уже будет пахнуть.
Хелен улыбнулась.
— О, Маргарет, ты замечательный человек! Помнишь переполох и мучения, свалившиеся на нас в это время в прошлом году? Но сейчас я не могу оставаться несчастной, как бы ни старалась. Какие перемены — и все благодаря тебе!
— Да мы просто успокоились. За эту осень и зиму вы с Генри научились понимать друг друга и прощать.
— Да, но кто нас успокоил?
Маргарет не ответила. Началась косьба, и она сняла пенсне, чтобы лучше видеть.
— Ты! — воскликнула Хелен. — Ты все это сделала, душа моя, хотя по глупости своей не понимаешь. Это ты придумала здесь жить — ты была нужна мне, ты была нужна ему, а все говорили, что это невозможно, но ты-то знала, что получится. Только подумай, Мег, какой была бы наша жизнь без тебя: я и малыш — с Моникой, теоретической бунтаркой; Генри — кочующий от Долли к Иви, — но ты собрала все осколки и построила для нас дом. Разве тебе самой не приходит в голову — хотя бы на мгновение, что ты совершила подвиг? Разве ты не помнишь, как через два месяца после ареста Чарльза ты начала действовать и все встало на свои места?
— Вы оба тогда были больны, — сказала Маргарет. — Я сделала лишь то, что казалось очевидным. Мне нужно было лечить двух инвалидов, а здесь пустовал дом с мебелью. Я и сама не знала, что он станет нашим постоянным жилищем. Конечно, я кое-что сделала, чтобы выправить ситуацию, но мне помогло что-то, что я даже не могу определить.
— Надеюсь, жилище действительно станет постоянным, — сказала Хелен, задумавшись о чем-то другом.
— Полагаю, что да. Бывают моменты, когда я чувствую, что Говардс-Энд совсем наш.
— Лондон все равно наступает.
Хелен указала далеко за луг — за восемь или девять лугов, позади которых виднелось что-то цвета красной ржавчины.
— Теперь это увидишь и в Суррее, и даже в Гэмпшире. Это видно с Пурбекских холмов. И боюсь, что Лондон лишь часть более мощного процесса. Жизнь по всему миру начинает сплавляться в нечто единое.
Маргарет понимала, что сестра права. Говардс-Энд, Онитон, Пурбекские холмы, Одерберге — все это пережитки, и для них уже готов плавильный тигель. Рассуждая логически, у них больше нет права на существование. Оставалось надеяться лишь на слабость логики. А может, это лишь один отрезок в ритмах Земли?
— Если что-то обрело силу сейчас, это еще не значит, что оно останется сильным навечно, — сказала она. — Безумная тяга к движению утвердилась только в последнее столетие. Следом может появиться цивилизация, не стремящаяся к постоянному движению, потому что она будет привязана к земле. Все признаки говорят о другом, но я все равно надеюсь и сейчас в саду ранним утром мне представляется, что в нашем доме сошлись и будущее, и прошлое одновременно.
