А дела шли все хуже да хуже. В один прекрасный день король возвел Марию Петерс в графское достоинство и женился на ней, вопреки желанию всех министров, советовавших ему из политических видов жениться на Эммилине, старшей дочери архиепископа Виѳлиемскаго. Это вызвало большое неудовольствие среди сильнейшей, — церковной, — партии. Новая королева старалась приобрести поддержку и дружбу в лице 2/3 из числа всех 36 взрослых женщин нации, которые были призваны ко двору в качестве статс-дам различных степеней, но этим самым она приобрела и заклятых врагов в лице остальных 12-ти. В семействах статс-дам начались неурядицы, так как теперь не оставалось никого дома, кто бы мог вести хозяйство. 12 дам, ненагражденных почетными званиями, уклонялись от посещение королевской кухни в качестве кухарок; благодаря этому, королева сочла себя вынужденной поручить графине иерихонской и нескольким другим придворным дамам месить воду, мести во дворце пол и исполнять другие весьма унизительные обязанности. Это породило неудовольствие и в среде придворных дам.
Каждый жаловался, что налоги, взимаемые для содержание войска, флота и королевского двора, становятся не посильными, обрекая всю нацию на поголовное нищенство. Король отвечал:
— Взгляните на Германию, посмотрите на Италию! На что вы жалуетесь? Все великие нации приносили себя в жертву ради объединения! — Но это никого уже не успокаивало. Напротив, ему возражали:- Объединение нельзя кушать, а мы умираем с голода! Земледелие заброшено; каждый служит в войске или во флоте, или при дворе; каждый одел форму и не знает, что ему делать и что ему есть! И не осталось никого, кто бы мог обрабатывать поле!
К тому времени как недовольство уже достаточно распространилось и окрепло, в государственном бюджете оказался вдруг дефицит в 45 долларов слишком, что состояло около 1/2 доллара с каждой головы населения. В совете министров был поднят вопрос о необходимости внутреннего займа. Было также обстоятельно говорено о выпуске государственных облигаций и бумажных ассигнаций, с правом обмена их через 50 лет на шелковичных червей и капустные кочерыжки. Из объяснений министров стало очевидно, что армия, флот и администрация давно уже не получали никакого жалование и что, если не будет предпринято тотчас же нечто вполне рациональное, государство неминуемо должно обанкротиться, — что, в свою очередь, вероятно поведет к восстанию и революции. Король решился немедленно прибегнуть к экстраординарному средству, о котором до тех пор на острове не имели понятия. В воскресенье утром, в парадном одеянии, он явился в церковь в сопровождении всей армии и тут же приказал министру финансов сделать сбор в пополнение дефицита.
Но это было то перо, которое переломило горб верблюда. Граждане, один за другим поднимались и направлялись к выходу, отказываясь подчиниться столь неслыханному насилию; — но тотчас же, непосредственно за таким отказом, следовала конфискация имущества недовольного. Это последнее мероприятие скоро положило конец всяким протестам и сбор продолжался далее, среди глубокого подавленного молчания. Собрав деньги, король вместе с войском удалился, сказав на прощанье:
— Я вам покажу, мерзавцы, кто здесь хозяин!
Некоторые из граждан закричали:
— К черту объединение! — Вырванные, при посредстве военной силы из объятий плачущих родственников, они тотчас же были арестованы. И тогда-то, — как это легко было предсказать, даже не будучи пророком, — на сцену вдруг выступил социал-демократ. В ту минуту, как король, выйдя из церкви, усаживался в свою королевскую золоченую тачку, социал-демократ сделал по нем 15–16 выстрелов, но с такой удивительной социал-демократической небрежностью, что ни один из них не причинил ему никакого вреда.
В ту же ночь произошло восстание. Нация поднялась, как один человек, не смотря на присутствие среди революционеров 99 человек из другого племени. Инфантерия побросала свои навозные грабли, артиллерия свои кокосовые орехи; флот поддерживал возмутившихся; король был схвачен в своем дворце и связан по рукам и по ногам.
