– Вздень кольчугу, государь, – пробасил Вельяминов.
– К черту!
Дом быстро наполнился суетой и криками, но через несколько минут все было исполнено. Катарина и Машка с детьми и няньками сидели в карете, мне подвели коня, а успевший нацепить на себя бахтерец и мисюрку[17] Никита, ругаясь во все горло, командовал охраной и попавшимися под руку стрельцами. Свистнули кнуты кучеров, и поезд медленно двинулся в сторону выезда из слободы.
– Иоганн, а вы куда? – крикнула мне Катарина, приоткрыв занавеску.
– Я здесь. Просто с седла мне лучше видно обстановку!
– Но я надеялась, что вы останетесь с нами! – нервно воскликнула она.
– Не бойтесь, я буду рядом. Кстати, а что вы хотели сказать Анисиму?
– Да так, ничего. Это терпит.
– Как знать, моя дорогая, как знать!
– Все настолько серьезно?
– Это Россия, сударыня. Здесь все серьезно!
– Ну ладно. Я просто хотела ему сказать, что приятель нашего сына Петер – сын той самой Гертруды. Ну вы помните служанку вашей безвременно скончавшейся кузины?
– Да, а в чем дело?
– Мне хотелось увидеть его реакцию и заодно и вашу!
– О чем вы, моя госпожа? – недоуменно восклицаю я, но тут пазл складывается у меня в голове, и я с изумлением смотрю на жену. – Да неужели?
– Неужели что?! Или, точнее, кто?
Я никак не могу решить, что мне хочется больше всего. То ли разозлиться, то ли рассмеяться от услышанного. Покойная кузина – герцогиня Елизавета тогда обратилась ко мне с жалобой на Анисима, якобы обесчестившего ее служанку. Поскольку Пушкарев был женат, то прикрыть этот грех не мог, и мне пришлось дать девушке приданое, чтобы выдать ее замуж за конюха Гюнтера. Уж не знаю, как там сложилась их дальнейшая жизнь, но, судя по всему, Петька вполне мог быть сыном ушлого стрельца. Или даже…
– Государь, где Алена? – невежливо высовывается из-за спины Катарины встревоженная физиономия Машки.
– А разве не с вами?
– Нет!
– Вот блин! Да где же она?
– Здесь я! – раздается сзади звонкий голос, и я, обернувшись, вижу Вельяминову.
Но, боже мой, в каком виде! Девушка переоделась в мужской кафтан с нашитыми на груди шнурами и шаровары. На голове – лисий малахай, на поясе легкая сабля. Все это, подбоченившись, восседает на крепком коньке ногайской породы, а из ольстров[18] торчат рукояти пистолетов.
– Ты с ума сошла?
– Будешь гнать – не уйду!
– Боже ж мой, говорила мне мама, что девки до добра не доведут… Держись рядом, горе мое, и смотри, чтобы с седла не стащили!
Перепуганные дети мало что поняли из разговора взрослых, и только Петер сунул руку под шапку и задумчиво почесал затылок.
– Мой принц, вы не знаете, о чем толковали ваши благородные родители? – тихонько спросил он у приятеля.
– Нет, – пожал плечами Карл Густав.
– Не бери в голову… братец, – загадочно улыбнувшись, ответила Машка. – Я тебе потом расскажу.
Как ни торопились возницы, а прорваться на дорогу в Кремль царский поезд не успел, и пришлось встать перед волнующейся толпой народа. Цепь стрельцов пока что кое-как удерживала ее напор, но подходили все новые москвичи, и скоро стало ясно, что пройти не удастся. В первых рядах местных жителей и впрямь было немало людей с иконами в руках, но у тех, что дальше, определенно случались дубины.
– Может, плетями? – неуверенно спросил Никита и оглянулся на свою не слишком многочисленную челядь верхами. – Ежели вместях с рейтарами ударим, то…
– То вас сомнут, и начнется настоящий бунт, – хмуро отозвался Михальский.
Его хоругвь почти вся была с нами, но он довольно трезво оценивал ее шансы в столкновении с москвичами.
– А сейчас какой? – огрызнулся Вельяминов.
– Пока не дошло дело до сабель, все еще можно поправить. Но если станем прорываться, то неизбежно прольется кровь.
– Да вы охренели! – не выдерживаю я. – Чай, не на войне. Какая еще кровь? Мне только этого недоставало!
– А что делать?
– Надо попробовать поговорить. Чего они хотят-то?
– Просят защитить веру православную…
– А кто ее угнетает?
– Да про царицу Катарину они! – с досадой пытается объяснить Корнилий, но я его прерываю:
– Знаю я, про что они! Но не сейчас же ее в купель окунать! Ладно, я сам поговорю…
– Да ты что, надежа! – всполошился Пушкарев и схватил моего коня за поводья. – Сейчас какой-нибудь аспид из пистоли стрельнет, и поминай как звали! Не пущай его…
