Неужели у этой маленькой ядовитой интеллигентной личности не хватает ума, чтобы об этом догадаться?
— Ах да, конечно, ведь господин нотариус пишет! — воскликнула госпожа Стенрус. — Разве ты не помнишь — мы же сколько раз читали его рецензии!
Доктор Стенрус приложил усилие, чтобы выглядеть, как человек, который все отлично помнит: ну как же, еще бы… а его супруга поспешно продолжала:
— Господин нотариус, вы теперь заняты тем, что… нет, я хочу сказать, «господин писатель», или…
Муж прервал ее:
— Я предлагаю, чтобы мы, соотечественники в изгнании, перешли на «ты».
Это не было желание установить дружеские отношения. Скорее смятение ученого перед человеком, только что обладавшим для прикрытия наготы вполне приличным титулом и вдруг оказавшимся совсем голым, раз перед его именем нельзя уже поставить ни «нотариус», ни «доктор», ни «профессор».
Мануэль стоял в дверях кухни и озадаченно, но с почтением наблюдал за церемонией — может быть, религиозной? — с поднятием рюмок, пожатием рук и произнесением вслух имен.
Ла абуэла, бабушка, еще более старая мать старого Мигеля, не поняла торжественности момента, а шлепнула Мануэля по заду большим закопченным веером, которым она раздувала огонь в очаге.
— Посмотри-ка, сынок, все ли в порядке с котлетами у доктора, — сказала она, — он же не заходил сюда и меня не хвалил.
Доктор Стенрус услышал каркающий старушечий голосок, и вдруг с него спала вся его шведская чопорность. Он стал уютным и немножко божественным доктором, чуть было не забывшим своего любимого пациента.
— Оле, абуэла! — закричал он издалека и направился к кухне, и вскоре послышался один из тех веселых испанских диалогов, когда двое шутливо бранятся, с каждой репликой повышая свой голос. Давид улыбался, сидя за своим столиком. Он тоже почувствовал симпатию к сухонькой сгорбленной старушке с хриплым голоском, когда-то наверное умевшей так обольстительно сверкать своими черными очами.
— Иногда мне кажется, что Туре не хватает его пациентов, — сказала Дага тихо. — Они так его всегда обожали.
— Но почему же он тогда их покинул? — непроизвольно вырвалось у Давида. Но он сразу же заметил, что ему не следовало задавать такого вопроса. Она помедлила, потом промолвила с горькой объективностью.
— А что может сделать гордый человек, если его не желают признавать ни начальство, ни подчиненные…
Ах, вот в чем дело! Доктор Стенрус оказался в конфликте не только с Медицинским Управлением, но и с подчиненными ему врачами. Как же это эксперт с мировым именем по вопросам сотрудничества — и вдруг сам терпит поражение именно в области сотрудничества…
Но промелькнувшая было горечь в голосе Даги Стенрус снова уступила место обычной самодовольной безмятежности.
— Туре — человек, который не позволит себя угнетать. Ради свободы он еще может кое-чем рискнуть. У него большие планы. Подождите только, и вы увидите…
После такого таинственного намека она и Давид сидели молча и слушали доносившиеся к ним возгласы игравших в карты рыбаков, реплики доктора и хриплый смех абуэлы в кухне.
После завтрака Давид проводил доктора и его супругу до площади.
Угол того дома, где находилась лавочка Мартинеса Жорди, был срезан, и несколько кирпичей внизу торчали наружу, образуя естественную скамейку. По утрам, когда туда падало солнце, там любили посидеть разные оборванцы и рыночные торговки. Теперь скамейка была погружена в глубокую тень, оттуда так и несло холодом, но тем не менее на ней кто-то сидел, засунув руки в карманы старой изношенной куртки и сгорбившись. Выражение глаз человека говорило о том, что до его сознания не доходит, что он мерзнет. Весь он был окутан серой пеленой одиночества.
Давид тронул его по-товарищески за плечо, проходя мимо.
— Adios! — произнес он обычное приветствие, которое говорят мимоходом.
— Adios! — отвечал Жорди, и от удивления у него на мгновение прилила к щекам кровь.
Супруги Стенрусы обменялись взглядом, а отойдя подальше доктор заметил:
— Это неблагонадежный субъект, лучше держаться от него подальше.
Голос Давида звучал не вполне невинно, когда он ответил:
— Неужели ты считаешь, что неблагонадежно иметь иные взгляды, чем это их теперешнее правительство?
