— Как он мог отыскать их?
— По запаху. Логовища львов чуют здесь издали. Воздух пустыни так чист, что дыхание зверя дает себя знать на большом пространстве.
— А запах верблюда, на котором он несется?
— Бег так быстр, что испарения его кожи остаются позади. Потом около логовища всегда есть остатки от старой добычи — необглоданных костей, изодранной шкуры.
Абд-эль-Амру скоро почуял в стороне убежище льва и его семьи… Он направился туда и увидел спавших у камня двух львят величиной с комнатную собаку. Живо он захватил их и оглянулся назад… Теперь надо было уходить как можно скорее. Каждое мгновение могла вернуться львица. Да и детеныши барахтались в его руках и визжали и мяукали, так что чуткая мать услышала бы их на далеком расстоянии… Львята царапали арабу и ноги и руки.
Он захватил обоих за уши, а скакун сам направился назад к Тафилету, уже не руководимый всадником. Бугры за буграми мелькали по сторонам. Далеко позади оставалось палевое облако взрытого песка. Из-под него часто под самые ноги верблюда подвертывались белые оглоданные ребра и черепа… Все было бы еще хорошо, если бы не визг львят в тишине пустыни…
Вот первый оазис близко. В лунном свете стали заметны его чахлые пальмы. Араб хотел было остановиться, освежить верблюда, но вдруг позади раздался такой полный отчаяния и бешенства рев, что молодые львята, узнав голос матери, завертелись в его руках и забились… Рев повторился еще отчаяннее и неистовее. Верблюд почуял позади несущуюся за ним смерть. И, казалось, уже не бежал, а летел по пустыне.
Пронзительно мяукали львенки, остервенело ревела нагонявшая их мать. Оглядываясь, араб уже видел ее, то проносившуюся над песчаными буграми и темными камнями, то стлавшуюся по земле и царапавшую песок своими мощными когтями. Сколько времени неслись они так, он не знал — час или мгновение…
Чтобы заставить молчать львят, араб сильно прижал их к себе, но они изорвали ему грудь тонкими, как иглы, когтями. Он прижал их к торчку своего седла, и те завизжали от боли еще пронзительнее и оглушительнее, а почти в самое ухо всаднику заревела тоскующая мать. Что-то круглое ударило ему в спину, и верблюд подпрыгнул, точно хотел унестись в небо от когтей, разодравших ему спину.
Абд-эль-Амру обернулся. Львица скатилась с верблюда и припала к земле для нового убийственного и быстрого, как выпрямившаяся пружина, прыжка. Гибель была неизбежна. Араб мгновенно сообразил, что надо делать, и швырнул назад ей одного из детенышей. Кувыркнувшись в песке, с жалобным воем распластался львенок. Мать бросилась к нему и начала жалобно облизывать и ворошить его.
Абд-эль-Амру свободною теперь рукой выхватил висевшее у пояса копье. Приподнялся на мягких стременах — петлях — и со страшною силою пустил копье. Он, уже не оглядываясь, несся вперед… Раненая львица ревела позади. Может быть, она бессильно распласталась на неостывшем за ночь песке пустыни и уже исходила кровью. Останавливаться было некогда, хотя в таком случае он мог бы захватить и брошенного им львенка.
Ведь каждую минуту крики раненой львицы мог бы услышать ее могучий самец, если он не унесся за добычей в противоположную от нее сторону. Там, где добыча редка, лев часто расстается с львицей, вместе они охотятся только у жилых мест и у оазисов, куда пристают караваны…
Смутные очертания белых зубчатых стен и башен Тафилета показались под утро, когда яркие звезды пустыни меркли, и на востоке небо Сахары облилось кровью восхода. Поднявшееся солнце зажгло весь город. Точно запылали в его огне белые стены и кровли… Абд-эль-Амру поставил верблюда назад в стойло каида и вышедшей за водою бронзовой красавице швырнул под ноги рыжего и мягкого львенка…
— Зачем он был ей? — на этом закончил свой рассказ мой проводник и добавил:
— Это время далеко. Теперь и «господин пустыни» уходит от нас. То ли мы слышали в такие ночи! Пустыня ревела сотнями львиных глоток. Казалось, ее камни обращаются в косматые гривы и орут на весь этот простор. Наши шейхи и каиды у своих ворот держали львов на цепях. А у султана в Феце они сидели в клетках, и часто им кидали туда мятежников, — тех, кто поднимался против угнетения…
