Хромой поднял ручную гранату с земли и хотел подать ее доктору, но, поднимая, он так сжал ее в своем кулачище, что донышко металлического цилиндра отвалилось и все содержимое просыпалось на землю, и он подал доктору лишь пустую и сломанную жестянку.
— Вы сломали ее, — жалобно, извиняющимся тоном сказал Пиккеринг, — а то она могла бы разорвать вас всех.
— Ах, простите, — издевался над ним Хромой, — если бы я не сломал ее, она разорвала бы меня, возможно. Но я даже не заметил, как сломал это грозное оружие. Так чем же все-таки ты сильнее нас, жалкий хвастунишка, лягушка, воображающая себя гориллой, чем же?
— Ну, наконец, этим, — прошептал доктор Пиккеринг, указывая на книги. — Мы единственные из живых существ создали культуру, мы имеем историю, поэзию, живопись, мы имеем Шекспира, Гете, Данте, Леонардо да Винчи… — говорил доктор с воодушевлением, но внезапно осекся, увидев, что страницы из его книг жадно запихиваются в рот горилльими детенышами, которые разжевывают их и затем выплевывают друг в друга. С большим оживлением юные гориллы переплевывались разжеванными бумажными мякишами.
А Хромой издевался:
— Наши детеныши умнее вас. Они хоть получают развлечение от ваших книг и вашей культуры. А вы? Может быть, ваша культура заменит вам пищу или жен или силу ваших рук?.. Подумаешь: создали историю! И у нас есть история. Вот недавно мы напали на стадо слонов. А несколько раньше разрушили деревню дикарей, а еще раньше — я убил двух охотников. А в прошлом году — раздробил череп своему предшественнику, прежнему вожаку этого стада Длиннозубому. Ну, чем не история? А литература? У нас есть и литература и музыка. Правда, всего одна песня, но она стоит всех ваших сочинений, потому что выражает решительно все наши мысли, чувства, мечты и переживания. А ну-ка, обезьянушки, заведем наш рев…
По приказу вожака все самцы вскочили на ноги и начали, грузно пританцовывая, неистово бить себя кулаками в грудь, разжигая свою ярость. При этом все разом зарычали, и рев этот звучал так ужасно, так громко и яростно, что дрожь прошла по телу Пиккеринга. Доктор попытался вникнуть в содержание рева, и смог кое-как перевести его на человеческий язык.
Нам ничего не нужно,
Кроме крови тех, кого мы не любим,
А не любим мы никого и ничего,
Кроме вкусных плодов
И наших самок.
— Ну, как? — горделиво обернулся Хромой к доктору.
— Не плохое у нас искусство? Так в чем же люди нас превзошли?
Доктор уже не знал, чем еще доказать преимущество человека перед обезьяной.
— Наконец в этом, — неуверенно прошептал он, указывая на свой костюм, — в том, что мы всегда пристойно одеты и закрываем свой срам…
— Вот так преимущество! — взревел Хромой и сорвал с доктора его пиджак, жилет, брюки, а затем и нижнее белье… — Вот так величие! Вот и остался ты, в чем мать родила. А попробуй-ка, сдери ты с меня мою одежду!.. Что же касается пристойности, так действительно тебе есть что закрывать и прятать, а нам так нечего. Эй, обезьянушки, глядите на этого безволосого урода, вот так чудовище!..
Все подскочили к доктору и стали с любопытством разглядывать его жирное, розоватое голое тело. Самки и детеныши совершенно бесцеремонно перекатывали его с боку на бок, с живота на спину, щупали, трогали, залезали пальцами в рот, в уши, издеваясь над необычным видом его тела.
Бедный доктор Пиккеринг переживал нечто ужасное. Он не в силах был больше терпеть и, приподняв голову, умоляюще прошептал:
— Убейте меня, убейте меня ради всего святого!
— Лежи ты, дай и другим на тебя посмотреть, — легонько прихлопнул его по макушке Хромой, так что он чуть было опять не потерял сознание. И тогда доктор Пиккеринг понял: когда человек остается голым, он уже перестает быть человеком. У него не остается никакой защиты, даже руки ему некуда спрятать. У него не остается уже веры ни в человеческую культуру, ни в собственное достоинство. Он слабее и беспомощнее лягушки.
Так доктор Пиккеринг остался жить с гориллами. Он жил вместе с ними, питался их пищей, занимался их делами, развлекался их развлечениями.
Обезьяны носились по лесу, перепрыгивая с дерева на дерево, а доктор Пиккеринг бежал за ними по земле, спотыкался, падал, вскакивал, опять бежал, догоняя стадо, потому что за отставание он получал такие подзатыльники и затрещины, от которых долго потом не мог оправиться.
