Тогда все стали просить выступить Гориллиуса. Он долго не соглашался, но его уговорили, и он сказал очень короткую речь:
— Ах, как приятно проломить кому-нибудь череп! Хох-хох-хох! — закончил он свою речь нечленораздельным рыком, и всем присутствовавшим это так понравилось, что все хором повторили: — Ах, как приятно проломить кому-нибудь череп! Xox-xox-xox!. — и, придя в ярость, бросились на улицу искать, кому бы проломить череп.
Толпой бежали они по темным ночным улицам и каждого встречного оглушали вопросом: человек или горилла? И если человек осмеливался признаться, что он человек, то оставался лежать с проломленным черепом. «Хох-хох-хох…» — дубинки и камни летели в зеркальные стекла витрин, и звон стоял над улицей.
Они вбежали на площадь, где стоял старинный музей, который являлся государственной сокровищницей замечательных произведений искусства. Через все окна и двери полезли в старинные расписанные залы гориллы и гориллоподобные коричневые люди. Прекрасные мраморные изваяния выбрасывались на улицу, топтались ногами, перекидывались от стены к стене, как камни. Гориллы срывали со стен старинные картины и рвали в клочья полотна, терзали их зубами, резали ножами, раздирали когтями и пальцами, будто желая отомстить им за всю их красоту, за всю их человечность, за всю их магическую силу.
И когда в музее остались только голые стены, которые не были сломаны только потому, что сломать их было не под силу даже разъяренным гориллам, толпа зверей бросилась через площадь к библиотеке. Как стая белых птиц заметались над площадью книжные листы. Вместе с полками, выломанными из шкафов, летели на землю толстые фолианты, свитки папирусов, тонкие брошюры, мелко исписанные рукописи.
Кто-то облил их керосином, и посреди площади вспыхнул громадный костер, осветивший своим зловещим пламенем готические строения, с пустыми выбитыми окнами, с выломанными дверями, похожие на страшные черные черепа.
А в центре площади, вокруг костра, в котором корчились и обугливались бессмертные творения лучших мыслителей человечества, плясали коричневые люди, колотя себя в грудь и напевая модный фокстрот:
Оставим книжки мы, сломаем скрипки мы
И будем слушать, как бурчит живот!
Потом с ужимками, потом с улыбками
Набьем продуктами свой жадный рот!
Под утро на площадь явилась полиция. Офицер был, видимо, предупрежден, что здесь происходит предвыборная агитация. Составляя протокол, он обратился к гориллам с вопросом:
— Вы, конечно, были свидетелями, что музей и библиотека разграблены марксистами, желающими вызвать предвыборные беспорядки?
— Конечно!
— Так вам, господа, придется это подтвердить в качестве свидетелей на суде. Уж извините, ради бога, за беспокойство!
— Что вы! что вы! Ради интересов родины, мы всегда готовы! — отвечал доктор Фриц.
Но офицер наклонился к самому лицу Фрица и совершенно конфиденциально ему сказал:
— Только зачем вот вы, господа, на площади костер разожгли? Я понимаю, конечно, ночь сегодня прохладная, но, вы уж простите меня, я обязан вас оштрафовать на пять марок за несоблюдение противопожарных правил.
И вот господин Гориллиус стал членом верховного правительства. Его последователи неистовствовали от восторга. Вечером была устроена грандиозная, почти общегосударственная попойка.
Отчаянный Фриц составил текст радиопередачи, которую передали все радиостанции от имени нового члена правительства:
«Так как, став членом правительства, я шутить не стану, то сегодняшний день пусть является праздником для всех горилл и гориллоподобных. Поэтому нам, гориллам и гориллоподобным, надо веселиться. А всем людям надо сегодня печалиться. Так что пусть все те, кто будет сегодня веселиться, отберут все вино от тех, кто будет сегодня печалиться. Сегодня наш праздник, гориллушки! Это говорю вам я, ваш вожак, ваш учитель, ваш господин Гориллиус!»
Это обращение очень многим понравилось. В этот вечер были разграблены все магазины, пивные, рестораны и квартиры тех, кто не хотел примириться с горилльей властью. Вино лилось рекой. Казалось, половина города утопает в вине. А другая половина в крови. И трудно сказать, чего в эту ночь было больше пролито на землю напрасно: вина или крови.
