— Первый лаборант, открой дверь! — орал он в коридоре.
Первый лаборант мчался и открывал дверь, чтобы Флоришу не пришлось коснуться дверной ручки.
— Второй лаборант, открой журнал!
Второй лаборант мчался, открывал журнал и отмечал отсутствующих.
Класс застывал, и Арон Флориш смотрел на остолбеневших учеников. Его хищный взгляд шел от парты к парте, и на ком он останавливался, у того спина становилась мокрой от ужаса.
— Дай свой чертеж, — приказывал он.
Мальчик вскакивал и подавал чертеж. Он останавливался перед преподавателем на законном расстоянии одного метра. Флориш смотрел на бумагу и молчал. Пальцы ученика дрожали. Флориш впивался глубоко сидящими глазами в ученика, и мальчик опускал глаза. Учитель снова рассматривал чертеж, затем говорил:
— Чертеж хорош — пятерка. Но ввиду того, — он повышал голос, — что эта линия неровна, — четверка. Но ввиду того, что ты посадил кляксу, — тройка. Но ввиду того, что буквы неровны, — единица! — И теперь он уже орал: — Третий лаборант, вышвырни негодяя!
И третий лаборант схватывал дрожащую жертву и выталкивал ее в коридор.
По окончании урока пять лаборантов строились в ряд. Первый открывал дверь, класс почтительно вставал.
Когда г-н учитель шел домой, пять лаборантов провожали его, а после обеда шли массировать спину г-на доктора Флориша.
И только показывалась в коридоре во время десятиминутного перерыва его пузатая фигура со стеклянной трубкой в зубах, как вся суетливая толпа детей испуганно замолкала.
— К стене! — орали лаборанты.
Ребята прижимались к стене, чтобы не выдохнуть на г-на учителя какую-нибудь бактерию и не коснуться его.
На уроках Флориша Мартон всегда терпел адские муки. Тем веселее было детям на уроке пения, у г-на Винце. Учитель пения был нервным человеком, и, если кто-нибудь из ребят злил его, он кусал ногти и как-то странно смеялся.
— Сыночек мой, сыночек мой, сыночек мой… Пойди сюда, сыночек мой… хе-хе-хе… пойди сюда…
Потом странная улыбка вдруг исчезала с его лица, и он лягал «сыночка» ногой. Класс особенно веселился, когда «сыночек», несмотря на то, что его лягнули, возвращался на место в отличном настроении.
Они учили песни на два голоса — о его величестве, о родине. Однако на последней парте, там, где сидели старшие ученики, пели совсем другой текст, и, когда тенор начинал:
Трехцветное знамя реет,
Ветер развевает его. —
задние парты гаркали:
Дочка тети Шари
Как гусыня…
Господин Винце вскидывался:
— Кто это, сыночек мой… сыночек мой… сыночек мой… Кто это? Хе-хе-хе!..
Никто не отвечал. Учитель пения смеялся, к лицу его приливала кровь, и он кусал уже не только ногти, но и пальцы.
— Хе-хе… сыночек мой… кто это был, сыночек мой? Хе-хе… Повтори!
Он ударял по инструменту; скрежеща зубами, нажимал на клавиши. И когда снова звучал тенор, последняя парта опять гаркала:
Дочка тети Шари
Как гусыня…
Господин Винце вскакивал и швырял в задние ряды стулом. Мартон прятался, залезал под парту и там смеялся.
Однажды — урок пения был после обеда — кто-то вымазал ручку двери подозрительным веществом. Класс собирался с трудом, мальчики опаздывали, урок уже начался, и слышалось:
Лучший венгерец — это король!
Первый опоздавший мальчик открыл дверь: он остановился, стал разглядывать ладонь, потом поднес пальцы к носу и заговорил:
— Господин учитель, дверную ручку вымазали…
Винце укусил себя за руку.
— Сыночек мой, убирайся на место!.. Хе-хе! Убирайся!
Лицо его покраснело. На шее вздулись вены толщиной с бечевку. Он нажимал на педаль фисгармонии, аккорды гудели, а класс хохотал.
Дверь снова открылась, вошедший тоже понюхал свои пальцы. Бессвязные звуки сливались в неистовый поток, класс вопил и задыхался.
— Господин учитель!..
— На место! — орал Винце. — Хе-хе!..
Мартон некоторое время смеялся вместе с остальными. У него даже живот заболел от смеха. Потом он взглянул в лицо Винце. Учитель то бледнел, то наливался кровью до самого лба, то смеялся, то скрежетал зубами. Фисгармонию он почти разбил. А ребята приходили один за другим, останавливались в дверях и нюхали руки.
Винце уже хрипел:
— На место!.. На место!.. Хе-хе…
Мартон решился. Он встал.
