— Целуй на том крест! — Кондратий раздувал ноздри.
Моисей вытянул за шнурок крестик старого рудознатца, крепко прижал к губам.
— Отныне верьте мне во всем, — сказал он, переводя дыхание. — Червь меж нами заведется — всему делу конец. А дело у нас святое, для всей Руси важное. Есть у меня задумка одна, — помолчав, продолжал он. — Рисковая задумка, все равно что самим в пекло лезть, а иного выхода не вижу. Если заодно вы со мной, дайте тоже мне верную клятву.
Один за другим побратимы приняли в руки бурый кипарисовый крестик. Еким высыпал из ладанки сухую землю, коснулся ее губами, осторожно стряхнул обратно.
— Спасибо вам, други, — сказал Моисей. — А теперь пошли ко мне в избу. Напишем мы на Лазарева доношение в Пермскую казенную палату. Ты, Данила, — грамотей. Я тебе буду говорить, а ты складно излагай.
— Пальцем по столу, что ли? — усмехнулся Данила.
— А может, поостережемся? — сказал Тихон.
— Пермская казенная палата доведет до слуха матушки государыни о наших стараниях, заставит Лазарева покориться… А за пером и бумагой я пойду к отцу Петру.
Кондратий и Тихон в один голос одобрили: отец Петр за нашего брата молится, он поможет.
Первая кизеловская церквушка стояла на возвышении, вытянув к белесому небу одинокую колоколенку. Выбитая перед входом ногами богомольцев земля была бурой, мертвой, завивалась коловоротами.
Моисей прошел за оградку, постучался в маленький рубленый домик, в котором ютился старец. Вдовый и бездетный, жил он на скудные приношения прихожан, ждал смертного часу. На стук отец Петр приоткрыл дверь, близоруко прижмурился:
— Входи, входи, сыне.
Он благословил Моисея, пропустил его в комнату. Посередке ее стояли простой некрашеный стол, две крестьянские лавки, покрытые вытертыми ковриками. На выпуклой крышке зеленого сундучка, обитого крест-накрест полосками железа, дремала кошка невиданной пушистой породы. В углу поблескивал киот со множеством икон, озаренный медною лампадкою с крестиком наверху.
— Что, сыне, привело тебя, какая печаль? Знаю, что в радости ко мне не бывают. — Голос отца Петра был тихим, слова нездешними.
Моисей коротко рассказал о находках и решении всех рудознатцев просить на заводчика управу, а на земные богатства — добытчиков.
— Святое дело для отечества замыслили. — Старец прослезился. — Токмо будет висеть отныне над вами тяжкий меч. Двадцать годов назад великая блудодейка издала указ, иже рек: каторгою да буде караться всякая жалоба крепостного на своего хозяина.
— Дай, отче, перо да бумагу, — твердо сказал Моисей.
— Готово будет — мне принесите, — протягивая рудознатцу гусиное перо, чернильницу и свернутый трубкою лист, говорил отец Петр. — Снаряжу в Пермь верного человека. А принадлежности писания оставьте себе — сгодятся.
Моисей низко поклонился, принимая благословение. Отец Петр долго стоял на пороге, потеряв Моисея из виду, покачнулся, схватился за сердце. Придерживаясь за стены, добрался он до икон, потер виски лампадным маслом, с трудом опустился на колени. Глаза распятого за правду Христа глядели отчужденно, холодно.
— Не одобряешь? — спросил отец Петр и испугался своего вопроса.
А дьявол нашептывал ему новые еретические мысли. Пошто на земле одним геенна, а другим пресветлый рай? Неужто богу угодна эта извечная дележка планид? Неужто ему угодно, чтобы люди, пекущиеся о благе земли своея, шли на Голгофу?
Но, видно, молитва старца на сей раз дошла до господних ушей: никто не встретился Моисею на пути.
Данила прочитал вслух написанное, рудознатцы одобрительно пошумели.
— Скрепим бумагу своими именами, — сказал Еким и потянулся за пером.
— Пускай под доношением будет только мое. — Моисей оглядел товарищей. — Я буду держать ответ. — Он глухо закашлялся, виновато улыбнулся.
— Все, все сгинем, — тонехонько охнул Тихон.
— За шкуру свою трясешься, злого духа в штаны пустил! — освирепел Васька. — А кто на кресте клятву давал?
Данила обмакнул перо, но Моисей взглядом остановил его:
— Тихон говорит верно. А если что со мной случится, вы все совместно либо каждый в одиночку доведете общее дело до конца.
— Быть по-твоему, — сказал Еким. Васька решительно ударил кулаком по столу.
