— Надо ехать, — неуверенно повторил Тихон.
— Поезжай. В караульщиках больше не нуждаюсь, — бросила через плечо Лукерья.
— Без тебя не могу!
— Тогда оставайся.
Говорила она это равнодушно, думая о чем-то своем. Потом вдруг двинулась к нему, затряслись губы:
— Ненавижу вас всех! Ненавижу!.. Слышишь ты!.. Вот — сама хозяйкой стала! За это Лазареву продалась! Сирина бросила. Васеньку убила… — Она всхлипнула, куснула губу.
Тихон моргал, медленно пятился к двери.
— Не-ет, ты не уйдешь! — крикнула Лукерья и опавшим голосом сказала:
— Запуталась я, совсем запуталась. Ближе вас — нет для меня на свете людей!
В дверь без стука вошел моряк с серьгой в ухе. Лицо его было до черноты обожжено солеными ветрами, но глаза были веселыми, ярко-синими. Он внес железную вывеску, на которой сиротливо сидела девка в чешуе с рыбьим хвостом, бросил в угол. На лице девки таял снег, и казалось, что она плачет.
— Это твой караульчик? — чуть коверкая слова, насмешливо спросил моряк, снял запорошенную теплую шляпу, наушники.
— Он и есть, — сердито улыбнулась Лукерья, быстро уняв слезы.
— Синьор Челлини нас ждет.
— Не пойду! — В голосе Лукерьи прорвалась боль.
— Тогда попутного ветра с этим медведем на Урал. — Моряк кивнул на Тихона, столбом стоявшего поодаль. — Там прикуют к тачке. Нищая будешь. Лазарев больше тебя не возьмет. Я вез его железо через море, я знаю его…
Лукерья опустила голову. Матрос вынул из кармана жемчужное колье, набросил ей на шею и потянул ее за собой. Лукерья покорно пошла, будто на привязи.
— Куда? — спросил Тихон и схватил моряка за руку.
— Уходи! — сказала Лукерья. — Ничего мне больше не надо!
Она тряхнула головой, протянула гвардейцу деньги.
Тихон помертвел. Медленно-медленно, словно волоча пушечные ядра, вышел он из порта. Деньги ледышками плавились на ладони. В белесом тумане дымились росою летние травы. Пряча лицо, к костру подошел низкорослый человек в бабьей одежде, безбровый, безбородый, волосы его были зачесаны налево, в распухшей мочке висела серьга.
— Это леший, братцы! — сказал Тихон.
Леший похлопал лапой по широкому поясу, сдернул его и сыпанул в лицо Тихона деньгами. Их становилось все больше и больше, они захлестнули Лукерью, они душили гвардейца. Отталкивая круглые звенящие огни обеими руками, Тихон бежал по улице…
— Теперь нас осталось четверо, — сказал Еким, когда наутро в полк пришло извещение, что мушкетер Тихон Елисеев был подобран и скончался в горячке.
Они замолчали. Кондратий сидел на засаленной скамье, по-крестьянски уложив меж колен тяжелые, набрякшие руки.
Через несколько дней рудознатцам разрешили навестить Моисея. Был Моисей в полосатой одежде, на бритой голове торчал дурацкий колпак. Вскочив с койки, он шагнул побратимам навстречу:
— Только что был у меня подканцелярист Полыцуков…
— Да погоди ты, о деле потом, — перебил его Еким.
— Я только делом-то и живу, — быстро ответил Моисей, ища глазами Тихона.
Глаза лихорадочно дрожали, по впалым щекам прыгали пятна.
— Еким, Кондратий и… Тихон пока останутся. Так решила Горная коллегия. Поедет со мной только Данила. Нартов уговорит императора. Если наши показания мы подтвердим, тогда пустят на Урал всех…
Данила грустно поглядел на товарищей.
Еким сжал челюсти, Кондратий упрятал глаза.
— Сначала хотели меня одного, — торопился Моисей. — Да я знаю Лазарева, знаю пермских чинуш. Отхлопотал Данилу. Без надежного человека — запутают…
Побратимы поддакивали, чтобы не волновать Моисея.
— Да вы не беспокойтесь, начнем разведки, опять вместе будем, — говорил Моисей. Он теперь не кашлял, дыханье было чистым, но каким-то уж очень частым.
«Неужто оправится? — обрадовался про себя Данила. — Все деньги на свечи отдам, на весь Урал песни петь буду!»
— Ждите — скоро!
Моисей протянул руку, она пылала огнем. Видно, этот огонь сжигал рудознатца.
— Десять лет ждали, — сказал Кондратий. — Еще обождем.
В душной, напитанной запахами лекарств палате было еще несколько больных. Они безучастно разглядывали желтые стены или надрывно кашляли, сбивая подушки. Появился толстый лекарь в больших очках, на выставленном туфлею подбородке его серел нюхательный табак. Кабаньи глазки лекаря ощупали преображенцев, разочарованно попритухли.
