Девушка угадывала перелом, наступивший у Карпова в отношении к ней. Теперь он ее замечал, шел навстречу. Причиной тому, конечно, узкоколейка. И только. Да, несомненно. Вот и сейчас Карпов пустился в подробные объяснения. Не было рельсов и получить невозможно: в стране голод на металл. Разыскали в старом заброшенном песчаном карьере. Березов с каменщиками отыскал.
Слова у него горячие, а движения сдержанные, скупые. Так и чувствуется сапер, руки которого, может быть, сотни и тысячи раз держали смертоносные мины и не имели права ни разу ошибиться.
«Вот бы с ним по жизни — рука об руку, шаг в шаг… Такого ждала, вот он рядом. Держи! Упустишь!..»
— Через несколько дней все будет готово.
— Задумано — сделано. Правильно, Володя. А мы в воскресенье старую часть Степного озеленим.
— По тому плану?
— План понравился? В жизни будет лучше. Ты придешь помогать?
— Я посажу перед каждым новым домом по желудю, через сотню лет будет два десятка столетних дубов, — хотел отшутиться Карпов.
Маню задела легкость его ответа.
— Не придешь, Владимир? — спросила она чуть дрогнувшим голосом.
Владимиру захотелось подзадорить девушку.
— Прости, Маня, у тебя ведь родители в Ленинграде остались?
— Да.
— Ты здесь, в Сибири, долго собираешься работать?
— Это же неважно!
— Уедешь, и останутся твои зеленые насаждения.
Она обиделась: зачем ему потребовалось повторять слова, только что слышанные от начальника ЖКО?
— Для тебя останутся. Для Никодимова!
— Ты сердишься, Маня? — спросил Карпов, копируя тон, которым Веткина любила задавать этот вопрос.
— А для меня в Ленинграде другие посадят.
— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал Владимир.
Но Маня продолжала с упорством, которого он в ней не знал, с внутренним отчаянием, которого он раньше не замечал:
— Ты забыл, как мы закладывали парки Победы в Ленинграде? Неужели и тогда думал-гадал: буду ли здесь жить?
— Да я же тебе не перечу.
— Не перечишь, но участвовать не хочешь?
— Пожалуй, приду.
— Снисходишь? Не люблю этого.
— Три тысячи единиц, три тысячи ям! Сколько же у нас народу выйдет? — несмело усомнился Никодимов, когда утром он и Веткина еще раз просматривали план озеленения.
— Комсомольцы двух организаций выйдут.
— Слишком все-таки широк размах, Мария Игнатьевна. Надо бы немножко сократить. Может быть, пореже рассадим?
— Ну, знаете… — сказала она таким тоном, точно он предлагал совершенно немыслимое дело.
Про себя же Маня опасалась, а вдруг… вдруг люди не выйдут? Тогда скандал. Тогда ей никто больше не станет доверять.
…И вот сейчас ее зовут со всех сторон. Она волнуется. Да и как не волноваться, когда молодежь в пестрых летних нарядах заполнила Степной — почти сотня человек собралась к назначенному часу.
Маня не заглядывала в план — во всех подробностях она знала его на память.
Деревья подвозились на машинах. Тут были и нежные, тоненькие саженцы сибирских кленов, и стройные пяти-шестилетние березки, и совсем большие тополя, кусты декоративной смородины, акация в рост человека. Посадочный материал был подобран заранее в городском лесопитомнике и в лесу пригородного района.
Маня, вся светлая, в ярком платье, появлялась тут и там — и с ее появлением смех взлетал выше, шутки звучали звонче, лопаты глубже врезались в землю.
Как-то само собой получилось, что у Мани появилась помощница — рослая проворная Тоня.
— Я работаю в деревообрабатывающем цехе стройуправления, — просто объяснила она. — Люблю дерево. Стружки в цехе свежестью и радостью пахнут. А тополевые листья по вечерам — счастьем, ведь правда?
Потом их разговоры носили строго деловой характер, однако обе понимали, что отныне они — друзья. Это ощущение возникло сразу, без душевных излияний, без рассуждений об идеалах и вкусах. Их сблизило чувство общности взглядов, которое при первом же знакомстве дает возможность без ошибки угадать родственную натуру, приметить в ней живой отклик на свою симпатию.
Тоня моложе, подвижнее Мани. Ей двадцать. Схватывая все на лету, помощница успевала делать больше, чем сама Веткина. В глазах Тони то сквозило лукавство, то вспыхивал иронический смешок, а подчас проступала глубокая задумчивость.
