В тот раз им так и не дали договорить: жена Семенкова, взбешенная, все спутала, пришлось Сане взять ее на себя. А она и рада, что нашлось кому передать управление — как вожжи в руки — на, правь мной. Муж ее был добычлив и сметлив, но ведь надо же иногда, чтоб был кто-нибудь, у кого можно спросить: «Ну что делать, а?» — и чтоб поверить его ответу. Вывел ее в прихожую, она присмирела, только приплакивает понемногу, застегнул на ней пальто, увел домой, из открытой форточки новоселья доносился неистребимый смех Ритки Хижняк, и смех этот оставался на слухе, как царапины на коже, — почти болезненно.
Агнесса потом разыскала Саню — через Юрку… Велела привести на станцию. И в первый же день они с Семенковым поцапались. Агнесса их растащила, а Семенков, как птица, долго щетинил перья и косил кровавым глазом, огрызаясь. Когда уволился Егудин и назначили дисом Агнессу, Семенков обиделся, что не его. Жаловался Хижняку: «Что у меня нет верхнего образования? Так и у Агнессы нет. У нее опыт? А у меня толк. Да и с опытом, если разобраться: это как поршень в цилиндре — первое время он притирается, потом он в идеальном режиме, а дальше уж срабатывается и хлябает. То же и с опытом: первые пять лет он накапливается, потом он в золотом рабочем состоянии лет десять — ну а после уж извините меня! Так что я не знаю, не знаю, чего они хотят от Агнессы!»
А Юрка не выказывал ни согласия, ни возражения, держась все больше принципа «не высовывайся!» и поведения «нашел — молчи, и потерял — молчи» Семенков подождал сочувствия — не дождался, и тогда с обидой напомнил Хижняку: «Между прочим, ты ведь теперь начальство, у тебя ведь и голос есть!» А Хижняк ему невинно: «Кстати, как там с магнитофоном, разобрались?» — «Что вы прискреблись ко мне с этим магнитофоном? Отлезьте вы от меня! Никакого магнитофона я не брал, а что эта дура на меня наговорила — так это вы у нее спрашивайте!» И, вспомнив про жену, уже не мог успокоиться и занялся тем, что звонил ей на работу, долго ее разыскивал — ради того чтобы сказать: «Сойди немедленно с моей фамилии, стерва!» — сразу до хрипоты. И объяснял всем окружающим: «Мне фамилии жальче, чем всего барахла, которое она забрала!» Даже симпатичный в своем роде человек.
А в первый день, когда Саня пришел работать, на ТЭЦ случилась небольшая авария. Раздался тоскливый вопль раненого животного, разнесся на всю округу и долго держался, замирая, отделившийся от организма звук жалобы. Внутри организма застило свет, все свободные промежутки заполнились хаосом дыма и пара, черные клубы беззвучно шевелились — звук был не по ушам. Вещество лопнувших сосудов, таившее страшную силу, казалось со стороны медленным, сонно-ворочающимся гигантом, и движения его были плавны, как будто заснятые рапидом, и зачаровывали взгляд, как атомный гриб. Потом звук аварии, оглушивший людей, постепенно потух, стало наконец шумно — воспринимаемо — соразмерно человеку, — и люди приступили к деятельности, доступной их силам.
А станция после первого шока, после крика боли теперь притихла и испуганно, виновато и с жалким упованием — подпустила к себе людей и ждала от них помощи — ей казалось: уж они-то знают, что делать, они такие умные, такие умелые! Так больной уповает на врача, думая, что тому со стороны виднее, что там за беда совершается внутри у него, под непроницаемой кожей, во тьме сплетений его теплых органов. И врач не разводит руками, не показывает больному вида, что и сам он есть всего лишь малосильный человек, и что самому ему известно об органах лишь внешнее очертание, латинское название да функция, возложенная на них — и то не всегда; и что сам он, поссорившись с женой и горюя, не знает, какие горькие вещества источает его сердце, его мозг или его душа, не занесенная в анатомические атласы, — не знает и лишь терпеливо ждет исхода своей непонятной боли.
И даже станция — хоть и сотворенная собственными руками человека, все же не полностью постигается им, и часто человек знает лишь наугад, какие вихри сталкиваются в горячих камерах и изогнутых паропроводах, и почему расчетного запаса прочности все же иногда не хватает на то, чтобы выдержать столкновение горячих струй и синее пламя небесного огня, возникающее между разомкнутыми контактами выключателей, — человек может лишь гадать, но он, как и врач, не подает вида своей беспомощности и берется все улучшить и исправить, рассчитывая не столько на неразумную свою голову, сколько на разумную руку, которой уже удалось каким-то чудом добиться многого на свете. Человек берется — и, глядишь, действительно исправляет, и станция, оправившись от испуга и боли, с облегчением вздыхает и снова принимается пыхтеть как ни в чем не бывало, снова уверенная в прочности своего бессмертия.
