А Ворон, казалось, молчаливо кивнул в ответ.
Широкая и бескрайняя, полная мрачноватых скал и дикой темной зелени, под низким сводом лазурных туч лежала эта земля. Тут и там из-под седых утесов вырывались пенные водопады и неслись неистовой буйной стихией вниз, к горным подножиям, где и замирали тихими стеклянистыми омутами, в которых не было дна. Ровные плеши полей приютились на крутых вспученных холмах. В иных местах горы вздымались так высоко, а туман опускался так низко, что верхушки сосен скрывались в зеленовато-голубом кружении, плыли сквозь него, как мачты неведомых кораблей.
Тут все дышало свежестью, какой-то дикой, полной сил первозданностью.
Рамена летел над диковатым ландшафтом, опускался ниже, взвивался вверх, к самым облакам, слушал их шорох и шепот. Тут и пахло по-своему — остро, свежо, непривычно. Запах влаги, хвои и чего-то еще, трудно определимого для выросшего в городе человека. Может быть, так пах туман? Зеленоватая мята, легкий холодок. Интересно, если из этих туч идет дождь, пахнет ли он мятой?
Ворон снизился и мягко приземлил Рамену на плоскую расчищенную площадку, что венчала собой вершину высокого, поросшего хвойным лесом холма. От ног Дмитрия брал разбег крутой, поросший короткой и мягкой травкой склон, а потом резко обрывался маленькой пропастью, на дне которой шумела и пенилась стремнина.
Рамена стоял на травке, а над ним плыли удивительные зеленоватые облака, которые так и хотелось, подпрыгнув, ухватить рукой, пощупать — какие они. Он вдыхал воздух полной грудью и мимоходом подумал, что тут, на склоне, должно быть довольно свежо. Но, странно — он совсем не чувствовал холода. Не чувствовал и тепла, словно действительно оказался во сне. Дмитрий повернул голову и увидел Ворона — тот сидел на крупном, полном ощетинившихся острых граней валуне. Птица сильно изменилась. Теперь это была действительно птица — очень крупный агатовый ворон, прочно вцепившийся в неподатливый камень загнутыми когтями. Все правильно — здесь, в Гнездовье, не нужно было скрывать свою истинную форму. Ворон распушил перья, стал чиститься клювом, искоса кидая взгляд на Рамену. Красноватые искры в глазах птицы остались, лишь чуть приугасли.
— Я... я не весь, — сказал Рамена. — Я здесь лишь частично.
Ворон кивнул, посмотрел один глазом, другим.
— Я хочу остаться здесь, — выдохнул Дмитрий. — Целиком!
— Многие хотят, — молвил ворон на камне. — Но место здесь дается не всем. Если ты хочешь остаться в этом краю, ты должен выполнять мои задания. Выполнять без ошибок и задержек. Только тогда тебе гарантирован вход в эту обитель.
— Я не...
— Ты не полностью, да. Тело твое осталось там, в городе. Здесь ты дух. Но не думай, что это место ненастоящее. Это Гнездовье, как ты сказал — место для жизни многих людей. Большинства. Обернись.
Рамена обернулся, и взору его предстала вершина холма, одинокий гранитный зубец таранил низкие облака. У его подножия приютилась крошечная деревенька из трех домиков. Бревенчатые, сверкающие свежей древесиной избушки были обжиты, из каменной кладки труб ленивыми ручейками выползал сизый дым, задумчиво замирал над крытой досками крышей и уносился вверх, где сливался с облаками. Между двух избушек была натянута бельевая нить, и на ней колыхалось свежевыстиранное белье — чистая ткань исходила морщинами.
— И ты сюда попадешь, — сказал Ворон, — только не делай больше ошибок.
Рамене хотелось остаться, хотелось бросить все и поселиться в одной из этих уютных избушек, от которых так вкусно пахнет дымом и счастливой жизнью.
Ворон оттолкнулся лапами от камня и неторопливо взмыл в напоенный странными ароматами воздух, а за ним устремился и Рамена, легкий и прозрачный, как пух одуванчика.
Надвинулись плотные облака, за которыми скрывалась невидимая, но вместе с тем ощутимая крыша — кровля над кровлей. А затем сквозь туман и мельтешение теней проступили резкие, будто высеченные ударами скальпеля, черты, образующие неровный прямоугольник. В середине его обретался грушевидный предмет, кидающий в стороны туманные блики. Дмитрий не сразу сообразил, что широко открытыми глазами смотрит в потолок собственной квартиры. Не дома — нет, он теперь точно знал, где его дом. А здесь так — временное пристанище, короткая остановка перед конечной станцией.
