— Ну, значит, договорились, — сказал пастор и встал.
— Пишта, чем ты занимался? — спросила Эва плаксивым тоном, когда он вошел к ней в комнату. — Отец очень сердится.
— На меня? Я ничего плохого не сделал.
— Папа видел Бекшича, и тот рассказал, что ты был у него и разговаривал по поводу дочки Бакоша.
— Я у него не был. Я с ним случайно встретился на улице. А что плохого, если б я и зашел к нему?
— Доктор сказал, будто ты ему не веришь, будто ты сам способствуешь распространению этой сплетни.
— По правде говоря…
— Я знаю, тут может получиться недоразумение. Пойдем скорее к отцу, пока он не уехал на хутор.
Взяв Иштвана за руку, Эва потащила его в заднюю комнату.
— Вот я привела «преступника»! — со смехом сказала она отцу.
Хорват Берец как раз натягивал сапоги, собираясь ехать на хутор. Он недовольно буркнул что-то в ответ и на шутку дочери не улыбнулся.
— Я никогда не думал, что вы, святой отец, можете мне в чем-то не доверять, — тихо произнес Хорват, словно забыв о том, что со дня обручения дочери он перешел о пастором на «ты».
— Я ничего плохого не сделал, — как бы оправдываясь, сказал Иштван.
— А зачем вам понадобилось ходить к Бекшичу? Я бы вам сам рассказал, как все было, не соврал бы ни единым словом.
— Не ходил я к нему. Я его совершенно случайно встретил на улице…
Хорват не стал выслушивать пастора до конца и перебил его:
— Все это выглядит так, святой отец, будто вы собираетесь вести следствие. Бекшич тоже говорил со мной со странным выражением лица. И не только он… Насколько мне известно, об этом говорит уже полсела.
— Я не собирался делать вам никаких неприятностей. Наоборот, я хотел сделать лучше, хотел положить конец всем этим сплетням.
— Ничего с ними не нужно было делать! Такой уж у нас народ: поговорят-поговорят, а когда надоест — перестанут.
— Мне казалось, лучше объяснить людям, что…
— Однако зачем было интересоваться этим у доктора? Меня это оскорбляет! Этот старый бородатый козел заварил такую кашу, что не успеваешь расхлебывать…
— Я не верю, чтобы он это сделал. А я только поинтересовался, как все произошло. Просто хотел знать из первых уст, только и всего.
— Нечего этим людям что-либо объяснять! — выпалил рассерженно Хорват. Он так покраснел, что казалось, будто его вот-вот хватит кондрашка. — Ну и народ у нас! Паршивый и темный! Лишь бы только языками болтать. Пусть болтают, мне все равно. Зависть их съедает, если у кого на одни подштанники больше, чем у них. Они места себе не находят от зависти! Чертовы бедняки! Они не стоят сожаления! Ни один из них! Гадкие, грязные людишки!..
Лицо пастора стало белым, как стена, а на скулах выступили багровые пятна.
— Не забывайте, что и я принадлежу к числу этих гадких, грязных людей, — тихо, но твердо произнес он, а вернее, выдавил из себя сквозь зубы.
Хорват на какое-то мгновение будто оцепенел, но, быстро оправившись от смущения, заговорил еще громче:
— А ты не забудь, что теперь принадлежишь к нам, к нашей семье. И даже если бы я был виновен в смерти этой девочки, если бы я убил ее… — Он с силой ударил себя в грудь и продолжал: — То и тогда тебе следовало бы защищать меня!
— Папа, ради бога! Что ты говоришь? — заговорила дочь. — И не кричи так громко! Люди услышат!
— Ну и пусть, пусть слушают! Кто услышит? Разве мы не одни? — И он вперил в пастора горящий негодованием взгляд.
В этот момент дверь в комнату отворилась и появившийся на пороге поденщик доложил:
— Лошади запряжены.
Хорват мгновенно успокоился и посмотрел вокруг так, будто только что очнулся от тяжелого сна. Быстро поцеловав дочь в лоб, он пожал пастору руку и вышел из комнаты.
Иштван был бледен как полотно.
— Не обращай на него внимания, Пишта, — умоляющим тоном произнесла Эва. — Папа очень вспыльчивый человек. Я это знаю… — Заметив, что жесткие складки, залегшие возле рта пастора, никак не расходятся, она продолжала: — На него не надо сердиться. Он очень чувствительный человек. Его любая мелочь может вывести из себя. А сейчас у него и без того полно забот. Торговые дела его сейчас идут плохо, поэтому он такой нервный. Да и этот случай очень его расстроил… Утром он вернется домой…
