Старушка была довольна и не без гордости показывала часы всем, кто заходил к ней на кухню. При этом она говорила:
— Старые они, правда, но я их сама починила.
Однако часы вновь закапризничали: то пойдут, то встанут. Но даже когда они ходили, все равно толку от них было мало, так как они все время отставали. И каждый раз когда нужно было узнать точное время, приходилось идти к соседям.
Однако Бакошне не сдавалась и не выбрасывала ходики, а, узнав точное время у соседей, производила следующие вычисления: «Если у Вечери сейчас три часа, а на моих только половина второго, то выходит… мои часы отстают на целых полтора часа».
По правде говоря, таким людям, как Бакошне, совсем не обязательно было знать точное время. Они вставали обычно на рассвете, даже тогда, когда у них не было работы. Для них это был неписаный закон, да и работали-то они отнюдь не по часам.
Старая Бакошне возилась с часами совсем не потому, что они ей очень были нужны: просто жалко было бросать их. Бедняк, собственно говоря, в непрерывном потоке серых, похожих один на другой дней только тогда и замечает бег времени, когда у него что-нибудь пропадает или портится. Видно, потому он так упорно и цепляется за всякую рухлядь. Будто ему гадалка нагадала, что, спасая эту рухлядь, он спасает тем самым и себя.
Когда часы остановились и после ремонта, Бакошне повесила на гирю топор, однако цепочка, на которой висели гири, не выдержала и оборвалась. Бедная старушка со слезами на глазах так и застыла на месте, не зная, что же ей теперь предпринять.
Вот в этот-то момент в дом вошел пастор. Однако старушка настолько была поглощена своим горем, что даже не ответила как следует на приветствие святого отца, пробормотав что-то невнятное. Придя в себя, она пригласила пастора в комнату и, вытерев стул фартуком, предложила сесть.
— Я тут был по соседству. Вот и подумал: не зайти ли поинтересоваться, как вы тут живете?
— Я дома одна. Сын в село уехал, а сноха к соседям ушла: хлеб нам нужно испечь, а своей печки у нас нет, вот и пошла…
— Я вижу, вы понемногу здесь порядок навели. — Пастор осмотрелся по сторонам.
— Живем кое-как, как бедняки живут.
— Все здоровы?
— Слава богу, здоровы.
— Это очень важно. Когда человек здоров, тогда все хорошо, а уж если нет, то и все остальное пойдет не так, как надо.
Так в течение нескольких минут они вели пустую беседу, и скоро им не о чем было говорить.
Старушка уже несколько раз повторила, что дома она одна и почему одна, а затем перевела разговор на поломанные часы.
— Вот ходики я тут починила. Старые они очень, никак не хотят ходить.
Пастор заглянул на кухню и с важным видом осмотрел часы, будто он в них что-то понимал.
— Цепочка порвалась, — сделал он заключение.
— Да, порвалась.
Пастор посмотрел в угол. Там в большом корыте, как в люльке, лежал малыш.
— Сын или дочка? — спросил он.
— Сын, у нас и большенький есть, он ушел с матерью… А вот дочки у нас нет…
Старушка произнесла эти слова без всякой задней мысли, но пастор воспринял их со значением. Слушая жалобы старушки, он мысленно подыскивал слова, которыми хотел объяснить причину своего визита. Он испытывал такое же волнение, как тогда, когда готовился произнести перед прихожанами свою первую проповедь. Он вспомнил, как он взошел тогда на церковную кафедру, как окинул взглядом сидевших на скамьях прихожан — мужчин с непокрытыми головами и женщин в платках, — и вдруг почувствовал какое-то странное оцепенение, из-за чего некоторое время не мог произнести ни слова. Здесь же он стоял один на один с растерявшейся от его прихода старой женщиной, но тоже чувствовал себя смущенным.
«Что мне, собственно, здесь нужно?» — подумал пастор, а затем вспомнил: утром к нему заходил Карбули поговорить о женитьбе сына, а затем он рассказал, что в смерти дочки Бакоша все в округе винят семейство Берецев. Разговоры об этом, сказал Карбули, не только не прекращаются, а все больше разрастаются. Больше того, злые языки говорят, будто в прошлом году Берецы чуть не забили до смерти свинопаса…
Все это Карбули сообщил как сельские новости. Время от времени он повторял, что этой болтовне не следует придавать никакого значения, и даже махнул рукой, однако сам Иштван внутренне содрогнулся от услышанного. И хотя вся эта история вроде бы и не имела к нему никакого отношения, но получилось как-то так, будто и он к ней причастен. Правда, имени его никто ни разу не упомянул, но всякий раз, когда говорили о Береце, наверняка подумывали и о нем…
