От размышлений его отвлек новый голос, который он сразу узнал. Брад!.. Изогнув шею, Клайд попытался высмотреть приятеля. Он был уверен: тот пришел освободить, спасти его от страшной неизвестности. Минуту спустя Брад действительно опустился рядом с ним на колени. Курчавые волосы афроамериканца были заплетены в длинные толстые косицы, отчего казалось, будто он зачем-то нацепил «тарантулу» — детскую шапку в форме паука. В руках Брад держал цепь с крюком, который и зацепил за веревки у Клайда на груди.
— Извини, дружище, — сказал он. — Ничего личного…
Потом великан измерил рулеткой ширину плеч Клайда и сказал кому-то:
— Номер Пятый, я думаю, подойдет.
На мгновение Клайду удалось заглянуть ему в глаза, но в них он увидел лишь холодное равнодушие. Вот уж действительно — «ничего личного»… Больше того, Брад — этот приятный парень, жизнерадостный любитель пива и болельщик «Далласских ковбоев», — казалось, получал удовольствие от своей способности подчиняться приказам и исполнять работу, невзирая на лица. Работу палача… Было просто удивительно, как Клайд не понял, не увидел этого раньше, хотя, возможно, все дело было в том, что черная кожа Брада поглощала часть видимого света, мешая разглядеть его истинную… Стоп, скомандовал себе Клайд и мысленно усмехнулся — настолько безумной, особенно в нынешней ситуации, показалась ему привычка даже думать политкорректно. Так человек, попавший в застенки инквизиции, мог бы беспокоиться о легкой экземе на ноге или, к примеру…
Додумать до конца Клайд не успел. Его подняли и подвесили над трубой Номер Пять. Цепь натянулась, потом стала разматываться, и Брад заботливо придержал тело Клайда, пока Спуз, вращая лебедку, опускал его в черный колодец.
— Если будешь дергаться, цепь может оборваться, и тогда нам придется доставать тебя баграми, — напутствовал пленника Брад, и Клайд, чьи глаза в этот момент находились вровень с ногами палачей, отчетливо представил себе эти самые багры, рвущие на куски его плоть, которая к этому времени успеет сгнить настолько, что уже не будет насаживаться на острые крюки.
С этой мыслью он и опустился в сырой, непроглядный мрак колодца, который становился все уже и уже, смыкаясь вокруг, словно могила, и вызывая острые приступы клаустрофобии, которым Клайд изо всех сил старался не поддаваться. Труба уходила вниз под небольшим углом, и он то и дело задевал за одну из стенок плечом. В тесном пространстве не было места даже для того, чтобы запрокинуть голову и посмотреть наверх, где еще виднелось небольшое, с каждой секундой уменьшавшееся пятнышко света от ламп. Сначала оно было размером с полудолларовую монету, потом — с четвертак. Когда же оно сократилось до размеров десятицентовика, Клайд вдруг начал падать. Обдирая кожу и ударяясь головой о стенки, он летел в кромешном мраке, пока не достиг дна. Инстинктивно Клайд все же успел чуть согнуть ноги, чтобы погасить удар, и все равно приземление вышло не слишком удачным: пол каменного мешка оказался наклонным, и основная нагрузка пришлась на левую ногу. Резкая, словно электрический удар, боль прострелила все тело; лишь колоссальным усилием воли Клайду удалось загнать ее обратно, но совсем погасить неприятные ощущения он не смог, даже перенеся вес тела на правую ногу. Словно тлеющий уголь, боль примостилась где-то под левым коленом, пульсировала, жгла, вгрызалась в кости, словно раковая опухоль. Не имея сил сдержаться, Клайд вскинул голову, чтобы закричать, но тут наверху залязгало, загремело, и что-то тяжелое хлестнуло его по лицу, выбив зуб, отчего рот мгновенно наполнился кровью. Цепь все же оборвалась, а может — палачи сами отцепили ее и сбросили вниз. О том, что это может означать, Клайду страшно было даже подумать. Забарахтавшись в приступе животной паники, он попытался выплюнуть кляп, чтобы звать, умолять о пощаде, но ему это не удалось, а пару минут спустя он вдруг осознал, что цепь с крюком, на которой он висел, по-прежнему натянута. Очевидно, те, кто остался наверху, просто «пошутили», сбросив вниз еще одну цепь.
Гнев, который он испытал, помог Клайду справиться даже с болью, однако он знал, что не сможет поддерживать себя в этом состоянии долго. Пройдет сколько-то времени, гнев остынет, и он снова останется один на один со своим безвыходным положением.
