На этот раз он вместе с чашкой чаю принес с собой и карандаш с блокнотом. На самом верху страницы он поставил дату, а под ней, отхлебывая чай, приписал:
«Она предчувствует затруднения. Дала мне знать, что мои приготовления к делу любви ей не нравятся».
Затем он взял Фальстафа и снова поставил его рядом с Vanda.
В последующие недели он записывал:
«28 октября. До сих пор не произошло ничего положительного».
«3 ноября. Когда я вошел сегодня рано утром, у нее страшно изменился цвет».
«6 ноября. Я испробовал все способы, какие только можно, чтобы договориться с нею, но ни один не сработал. Не знаю, что и думать об этом».
«9 ноября. Надо бы перестать это делать, но ее поведение меня раздражает».
Херман и вправду был человеком чувствительным. Он не хотел свою орхидею опылять без ее предварительного согласия. А она не только отвергала своего приятеля с красными пятнами, но и проявляла в отношении него ненависть и ревность всякими способами, какие ей были известны. Херман заметил, что, когда он опрыскивал Фальстафа ядом, она меняла цвет, испускала запах, или же кончики корней у нее бледнели.
Несколько раз на протяжении этих тяжких недель он уже почти принимал решение, что откажется от своих попыток. Но, как часто бывает на свете, дома с женой у него не очень-то ладилось, и чем дальше, тем больше он чувствовал себя истощенным и раздраженным.
11 ноября он записал в блокнот:
«Мне это уже осточертело. Не хочу, чтобы женщины вечно водили меня за нос».
13 ноября отметил, что по его наблюдениям Vanda заразилась плесенью от Фальстафа. Буквально же он записал следующее:
«Я бы вообще не удивился, если бы она мне это сделала нарочно. Она очень хорошо знает, что я боюсь ядов».
17 ноября миссис Херман получила письмо, в котором ее племянница сообщала, что выходит замуж и таким образом вступает в родственные отношения с одной из самых старых и уважаемых семей в Баросса Вэлли. При обручении будет небольшой прием, на который она приглашает дядю и тетю Херманов.
— Тебе придется ехать туда одной, — отозвался Херман.
Миссис Херман не верила своим ушам.
— Одной? Одной в субботу ехать в общество, где обручается собственная племянница?
— Я не могу отлучиться, — заявил супруг.
— Что ты собираешься сказать тем, что не можешь отлучиться? Как это я должна им объяснить? И как это не можешь, раз ты на пенсии. Ты можешь, только тебе неохота.
— На этот раз я действительно не могу. У меня неприятности с орхидеей.
Миссис Херман начала скандалить. У нее полностью отказали нервы. Он еще никогда не видел, чтобы она так злобствовала. У него не было сил ни на что другое, кроме как повторять, что в данный момент он действительно не может уехать.
В конце концов миссис Херман истерически расплакалась и закрылась в спальне. Она вообще не знала, что предпринять и куда обратиться. Она была убеждена, что ее муж рехнулся.
И эта сцена стала развязкой.
Не осознавая, что делает, Херман направился в теплицу.
Там он один за другим разорвал все колпачки на всех цветах Фальстафа и в ярости запихал все тычинки в дрожащие пестики Vanda.
Он был совершенно вне себя. Сел в автомобиль и выкурил без перерыва подряд пять сигарет. Уже совсем поздно он вернулся домой.
Миссис Херман все еще пребывала в спальне за замкнутыми дверями. Он приготовил себе чай и вышел с ним на двор. На Vanda он даже не осмеливался смотреть. Он выбрал яд и опрыскал ее плесень. А после записал в блокнот:
«Сегодня день очень печальный. Между нами уже никогда не будет так, как было».
Яд стекал по языковидным листьям орхидеи и собирался в углублениях. Когда углубление наполнялось, яд стекал ниже.
Мистер Херман сидел понуро и отсутствующим взглядом смотрел через очки на запущенный сад.
Чашка с чаем стояла недалеко от цветочного горшка. Последняя, самая нижняя ямочка наполнилась ядом. Листья, которые от ножки расширялись, как кобра, начали медленно поворачиваться в направлении с востока на запад. Самый нижний лист свернулся, как язык, и капля яда плюхнулась в чай…
Высокий мужчина с жесткими чертами лица в не очень приятного вида шляпе обратился к своему спутнику столь же высокого роста:
