— С какой радости? — спросила Мэд. — Что случилось-то? Ты что, уезжаешь?
— Можно сказать и так, — устало проговорил Время. — А сейчас самое главное. Близится беда. И беда страшная.
— Страшнее крестоносцев?
— О да. Много страшнее. Беда по имени Бес. Эта беда пронесется через город, и я не в силах хоть как-то этому воспрепятствовать. Что-то инициировало мои слишком ранние смерть и реинкарнацию. Какая-то внешняя сила тайно манипулирует течением событий, и выходит так, что я беспомощен перед ней.
— Сколько у нас осталось времени? До твоей очередной смерти?
— Может, час, а может, и меньше. Я оттягиваю, как только могу, но давление становится просто невыносимым. Умру я очень скоро, и Время снова ненадолго станет младенцем. Городу придется обходиться несколько дней без меня, пока я опять не буду в состоянии контролировать ситуацию. Обычно это происходило безболезненно, но именно сейчас все мыслимые силы готовятся воспользоваться моментом. Маделейн, видишь тот меч? Ну конечно, видишь. Знаешь ли ты, что это за меч?
— Знаю, — кивнула Мэд. — Это Эскалибур. Меч короля Артура.
— Теперь это твой меч. Выдерни его из камня, Маделейн.
Мэд долго смотрела на Время, а затем перевела взгляд на меч. Ей показалось, что под ее взглядом клинок засверкал ярче. Медленно она подошла и остановилась перед наковальней на каменном пьедестале. Перекрестье меча было из травленого серебра, а рукоять обернута древней кожей, здесь и там потемневшей от времени и от соли. Мэд взялась за рукоять — та пришлась ей в точности по руке, будто для нее была изготовлена, — и, потянув на себя, одним легким рывком выдернула меч из камня и вытянула перед собой.
Клинок испускал свет, наполняя им древний зал, как нарождающаяся заря. Несмотря на свои размеры, меч был почти невесом, но Мэд не сомневалась в его крепости и силе. Она вдруг почувствовала, что он стал частью ее самой, словно песня, укутавшая ее душу.
Развернувшись, Мэд возвратилась к трону Дедушки-Времени с таким видом, будто командовала парадом. У старика в руках были пояс и ножны, и Мэд взяла их, вложила меч в ножны и застегнула пояс на талии. Она чувствовала, что сейчас способна на все — все, что угодно.
— И что? — беззаботно спросила она. — Теперь я — английская королева?
— Боюсь, что нет, — чуть заметно улыбнулся Время. — Это было бы слишком просто. Но, если хочешь, можно сказать, что ты королева Шэдоуз-Фолла. Моя сила — в мече, используй ее, когда понадобится. Может, я сгущаю краски и тебе не придется взмахнуть им в приступе ярости, но если уж придется вынуть Эскалибур из ножен, делай то, что сочтешь нужным. Не взирая ни на что.
Старик немного помедлил, собираясь с силами; глаза его были полуприкрыты, и Мэд было подумала, не заснул ли он. Внезапно Время пошевелился, словно борясь с наплывами забытья, и вновь улыбнулся Мэд:
— Маделейн, может статься, это наша с тобой последняя возможность поговорить. Так много всего я хотел рассказать тебе, но не довелось. Несомненно, Время, который придет мне на смену, будет иметь доступ ко всем моим воспоминаниям, однако я сам хочу тебе сказать это, пока я — это я... Я всегда заботился о тебе, Маделейн. Будь ты моей дочерью, я не смог бы любить тебя сильнее. Как бы я хотел... Как жаль, что мы с тобой так мало были вместе.
Он устало откинулся на спинку трона и прикрыл глаза. Мэд несколько раз шмыгнула носом, пытаясь удержать подступившие к глазам слезы. Она ждала, но Время больше не говорил ничего. Его лицо было все изъедено морщинами и напоминало маску мумии, а руки совсем стали похожи на обтянутые сморщенной кожей кости. Мэд позвала его, но Время не отозвался. Дыхание его было редким и пугающе неглубоким. Мэд присела у трона и стала ждать.
— Никогда я не хотела быть твоей дочерью, — прошептала она. — Твоей — да, но не дочерью.
Шин Моррисон вернулся в страну-под-горой с песней на устах и свалившейся с сердца тяжестью. Город понес огромные потери, но выстоял в борьбе с крестоносцами, и ему довелось видеть, как эльфы вновь вышли на войну во всем своем величии. А самое главное — его путеводной звездой стала музыка, как это было всегда до его смерти и появления в Шэдоуз-Фолле. На площади он спел вместе со своими друзьями, и был такой драйв, противостоять которому враги не смогли, и вновь, пусть ненадолго, ожила его легенда.
