— Раз так, дай посмотрю.
— Это меня полицейский огрел дубинкой.
— Садись сюда.
Она расстегнула ему рубашку. На левом плече лиловел огромный синяк.
— Надо растереть, — сказала Элиза.
Вынула баночку с мазью, растерла ему плечо. Какие у нее мягкие, нежные пальцы! Кзуме захотелось, чтобы она как можно дольше не отрывала их.
— Ты добрая, — сказал Кзума. — Добрая и красивая.
— А тебе тут одиноко, — усмехнулась она.
Оба снова замолчали, но молчание больше не тяготило их. Как не тяготил и шум, доносившийся со двора. Она протянула ему сигарету, закурила сама, поглядела ему в лицо и фыркнула.
— Ты что, никогда не видел, как женщины курят?
— Видел, только они были белые.
Она вдела нитку, и машинка застрекотала. Ее негромкое жужжание действовало успокаивающе.
— Расскажи мне, откуда ты родом, из какой семьи, — попросила Элиза.
— Мои родные места далеко-далеко, — сказал он. — Там между двумя горами течет река, а уж какая тишина, какой покой. Не то, что здесь. Когда я вспоминаю родные места, меня тянет вернуться туда. Раньше у нас было много скота, а теперь чуть не весь скот пал, и земля стала плохо родить. У меня там отец, а еще брат и сестра. Они моложе меня.
— А мать?
— Она умерла.
— Ты вернешься туда?
— Вернусь.
— А город тебе нравится?
— Пока не разобрался.
— Лии ты пришелся по вкусу. Она только о тебе и говорит.
— Она добрая, но ее не поймешь.
— Она не только добрая, она еще и хорошая.
— А тебе, видно, она тоже нравится. Кем она тебе приходится?
— Она мне тетка, сестра моей матери. После смерти матери она взяла меня к себе, определила в школу, и я выучилась на учительницу. А ты ходил в школу?
— Нет, в наших местах школы не было.
Элиза кончила шить, закрыла машинку футляром.
— Пошли погуляем. Я тебя в такое место отведу, где ты почувствуешь себя совсем как на родине.
И вот позади осталась Малайская слобода, остались толпа, брань, драки, мало-помалу уличный шум стал слабеть, и вскоре они различали лишь смутный гул.
А еще чуть погодя они уже ступали по траве.
— Как здесь тихо! — сказала Элиза.
— Почти как в деревне, — сказал Кзума.
— Когда мне надоедает городская суета, я иногда прихожу сюда, — сказала Элиза.
— До чего легко здесь дышится.
Они сели на траву.
— Вон там город, — показала Элиза.
На востоке высились сумрачные махины домов, мерцали огоньки.
— Когда глядишь на город, чувствуешь себя особенно одиноким, — сказал он.
Элиза растянулась на траве, подложила руки под голову.
— Люблю смотреть на звезды, — сказала она.
Он повернулся к ней.
— Ты красивая.
— Просто тебе одиноко, — усмехнулась она.
— Зачем ты так говоришь?
— Потому что это правда.
Он чувствовал, что их разделяет какая-то преграда, Которую ему не попить и не преодолеть, и отвернулся от пес. Па западе возносили к небу свои темные вершины горы. Округлые громады сужались кверху, завершаясь игольно-острыми пиками.
— А это что такое?
Элиза приподнялась и тоже посмотрела на запад.
— Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.
— Самый обыкновенный песок?
— Да, самый обыкновенный песок, — устало повторила Элиза.
— Его, должно быть, давно сюда ссыпают?
— Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.
— Ты к ним подходила близко?
— Конечно.
— И какие они?
— Песок, он песок и есть.
— А какого он цвета?
— Белого.
— А черных отвалов не бывает?
— Мне не случалось видеть.
— Вот чудно.
— Что — чудно?
— Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.
— Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.
Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.
— Красивая ты, — угрюмо сказал он.
— Пошли, — сказала она.
— Я тебе не нравлюсь?
Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.
Он прижал ее к себе, обнял и почувствовал, как тело ее стало мягким, податливым. Губы ее раздвинула улыбка.
По одну сторону от них тянулся город с Малайской слободой, по другую высились отвалы белого песка, а здесь был островок тишины, покоя, и она — такая нежная — в его объятиях. Он взял ее за подбородок своей огромной ручищей, приподнял ее голову. Улыбнулся, глядя прямо в глаза, но ответной улыбки не дождался. Ее не понять. Все равно как Лию. Он нагнулся поцеловать ее, но почувствовал, как она снова напряглась.
