Отсутствие сдержанности задавало тон и в общественной и в личной жизни. В мужчинах больше всего ценилась «сила». Связанная, естественно, с проявлением физической мощи, она отнюдь не сводилась только к ней. Сильным считался воин (его тело, расписанное красной и желтой красками, превращалось в странный тотем[18]), который вставал и хвастливо выкрикивал вызов врагу; но «сильным» называли и человека, убившего из-за угла, — будь его жертвой ничего не подозревавший путник, которого он подстерег в засаде у тропинки, или группа женщин и детей, которых он перебил, внезапно выскочив из-за ограды. «Сильными» слыли и ораторы клана: стоя посреди большого круга, образованного их соплеменниками, они произносили традиционные речи и сопровождали их стремительными, выразительными жестами, которые прерывались мгновениями нарочитой неподвижности, причем выброшенная в воздух рука или отставленная нога подчеркивала слова, звеневшие в воздухе, как звук вибрирующей струны. «Сила» выражалась в гордыне и вспышках ярости, в готовности прибегнуть в любой момент к насилию; она подразумевала большую уязвимость и способность реагировать даже на предполагаемую обиду или оскорбление. «Сильные» получали материальные преимущества и пользовались соответствующей репутацией. Большинство их поступков было продиктовано стремлением опередить других.
Жизнь, которую я наблюдал, была в большой мере пронизана нелепым тщеславием и чванством. Особенно ярко они проявлялись, конечно, во время празднеств, когда многое можно было оправдать эмоциональной приподнятостью, выделявшей такие события из повседневности. Я много раз сопровождал гахуку во время церемониальных визитов в другие селения, и ни разу театральность события не повлияла на мою объективность. Когда мы медленной процессией входили в деревню, ожидающие нас толпы народа становились для моих спутников как бы одним критически настроенным существом, на которое надо было произвести впечатление. Видя ритмичное покачивание их причесок, я в мерной поступи пятидесяти пар ног чувствовал гордость, заставлявшую их высоко держать головы, и надменность осанки. Когда молчание взрывали крики людей, бросавшихся к нашим рядам и оказывавшихся в ярде или двух от нас, я не мог себе представить лучшего доказательства успехов моих спутников.
Но если склонность к театрализации была вполне уместной во время больших праздников, то в повседневной жизни она становилась такой же невыносимой, как бесконечное воздействие на чувства зрителя со стороны актеров, которые не знают, что такое подтекст. В течение почти двух лет пребывания среди гахуку не было дня, когда бы я не испытывал на себе неприятное воздействие этих сторон их жизни, но только в период болезни и длительного выздоровления я начал понимать, чем, с моей точки зрения, гахуку отличаются от жителей Тофморы.
Помню, однажды ночью я проснулся в доме, построенном для меня Макисом, испытывая невыносимую тошноту. Едва я успел выбраться наружу, как меня начало рвать. На следующее утро я чувствовал слабость, а моя спина болела, словно меня избили. Я не придал серьезного значения недомоганию и, как обычно, не побоялся пройти четыре или пять миль до деревни, где девушка праздновала первую менструацию.
Следующей ночью все повторилось с той разницей, что, когда я вернулся в постель, боль была сильнее, и через несколько часов, после второго приступа, меня начало знобить, хотя пот тек с меня ручьями. В конце концов я заснул или потерял сознание, потому что, когда я пришел в себя, было уже позднее утро. Узоры света на бамбуковых стенах показывали, что солнце стоит высоко. Через открытую дверь мне был виден кусочек пыльной улицы. Тишина вокруг говорила о том, что деревня, должно быть, уже опустела: все ушли на огороды. Я знал, что мои мальчики наверняка играют в одну из своих бесконечных карточных игр, дожидаясь меня на кухне — в небольшой хижине, построенной, чтобы свести к минимуму опасность пожара, на некотором расстоянии от дома. Желая позвать их, я сел на край кровати. Я чувствовал усталость, но боль прошла. Только когда я опустил ноги на землю и попытался встать, я понял, что болен: в этот момент светлая полоса за порогом вдруг начала подниматься, как волна. Яркие точки, казалось, сорвались со стен, и, когда они закружились в вихре и все скрылось в одной вспышке, я потерял сознание.
