* * *
В доме стояла абсолютная тишина. Впервые я осталась здесь одна. Я знала, что́ я найду, но все-таки поднялась в свою ванную, сняла половицу и в последний раз посмотрела в глазок – на Питера. На мою любовь. Вода в ванне была розовая, а на полу валялся мой нож для образцов, хотя я знала, что Питер не сам сделал это с собой. Теперь уже незачем было спешить. Я смотрела, как он лежит на спине, вытянув руки по бокам. Глаза у него оставались открыты, но они, казалось, были сосредоточены на чем-то позади того отверстия в потолке, через которое я глядела на него. На какой-то точке над крышами Линтонса, высоко в вечернем небе. Он лежал неподвижно, словно еще один гизант, сделанный из гипса и помещенный на собственную гробницу. Его тело светилось алебастровой белизной. Мне хотелось, чтобы он встал, оперся руками о края ванны и поднялся, роняя капли воды. Я лежала рядом с вынутой половицей и плакала о нем.
* * *
Потом я спустилась на террасу. Не чтобы убедиться, что Кара мертва: я поняла это, едва выглянула в окно, – а чтобы забрать кувалду. Все мышцы у меня дрожали, тело тряслось, но я все-таки вытащила ее из-под головы Кары. В свете, падающем из окна, я увидела, что к одному из углов металлической части инструмента пристали волосы и кожа, но к тому времени, когда я проволокла его по грязи, скопившейся под рододендронами, все это стерлось. Правда, рукоятка оставалась липкой от крови.
Кувалда подскакивала по ступенькам за моей спиной, облеплялась травой, пока я шла мимо бывших курятников, чертила свежую борозду в земле у озера. Добравшись до моста, я обеими руками подняла ее, держа за самый конец рукоятки, размахнулась и ударила по каменному сооружению. Не знаю, много ли ущерба я нанесла. Недостаточно, чтобы обрушить всю эту конструкцию в воду, как мне хотелось. Когда сил поднимать молот не осталось, я бросила его там, вернулась к дому, прошла под колоннами портика, пересекла подъездную дорогу и двинулась к церкви по аллее. Сама я этого не помню, но мне сказали, что там меня и нашел Виктор. На паперти, с кровью на руках.
Мой отец приехал на процесс, в первый же день объявился на галерее для публики среди журналистов и простых зевак. Со второго взгляда я узнала его – уже старика. И все равно он казался каким-то незнакомцем. Лютер Джеллико. Я и раньше часто о нем думала, хоть и не видела его почти тридцать лет. В своем юном идеализме я представляла варианты развития событий: как он приходит в доллис-хиллскую квартиру и все понимает даже без всяких моих слов. Я воображала, как он заберет меня к себе жить (тетя моя при этом куда-то исчезала), в этот большой дом в Ноттинг-Хилле, хоть я и знала, что на самом деле его давно продали. Позже я высматривала отца в лавках древностей, на ярмарках старинных книг, в библиотеках, заранее репетируя то, что скажу ему.
Может, я и таскала в себе собственную вину за расставание родителей, словно скверную пищу в желудке, но главным злодеем я считала тетю. Это ведь она заставила меня выбирать между лисьим палантином и правдой. Это из-за нее, в той же мере, что и из-за матери, я узнала, что правда не всегда означает верный путь. Когда уже в новой квартире года через два рождественские открытки и подарки ко дню рождения перестали приходить, я винила тетю в том, что отец меня бросил. Коварную мачеху, которую я никогда не видела после того случая с накидкой. А когда она умерла, я, уже ставшая взрослой, все равно ждала, что отец вернется к матери и ко мне. Я все ждала, но он не писал, не звонил миссис Ли, живущей внизу, не объявлялся у дверей. Я увидела его только в этот день, в суде.
Теперь его волосы и усы побелели, шея стала тощей и морщинистой, но после всего одного взгляда (второго взгляда, когда я его узнала) вся эта любовь и злость снова нахлынули на меня. Я не могла оторвать от него глаз. Мне следовало бы сосредоточиться на том, что говорят эти мужчины в париках, убедиться, что я готова изложить все связно и логично, но я все время пялилась на галерею. Он упорно отводил от меня взгляд. «Ага, пришел! – хотелось мне закричать. – Слишком поздно! Слишком поздно!» Я не могла дождаться, чтобы этот первый день суда кончился: тогда мне смогут передать его записку или его просьбу о свидании. Я пыталась набраться душевных сил, которые мне понадобятся, чтобы разорвать перед ним записку или отказаться от свидания. Я упражняла эту невидимую мышцу, пока тянулся день. Я уговорила полицейского, который в перерывах отводил меня в камеру, проверить и потом перепроверить, но оказалось, что не поступало никакой записки, никакой просьбы о встрече.
