Иван Макарович и Лия Гедальевна
Разные бывают люди. Вот этот, например, старше меня в два с лишним раза, начальник, хоть честь ему отдавай, одет нарядно, а разговаривает со мной, как со старым знакомым. Хочет знать, чем я занимаюсь. Как у меня со здоровьем? С кем и далеко ли отсюда живу? И главное, не нуждаюсь ли в заработке?
Расспрашивать или не расспрашивать — это его дело. Но у меня было ощущение, что я говорю с близким человеком, с которым, неизвестно почему, давно не виделся. А вообще-то зачем ему понадобилось расспрашивать меня, как будто я его подчиненный?
Кончился наш разговор тем, что Иван Макарович мне предложил прямо с ходу приступать к работе. За ночь станет понятно, справлюсь я или нет. Сначала надо освободить место на складе, потому что с минуты на минуту начнут прибывать с продуктовых баз грузовики и телеги с товаром. По договору товары должны разгружать носильщики базы, но с водителем приезжает агент, требующий, чтобы ему как можно скорей подписали накладные, а больше он ничего знать не хочет.
По довольно большому числу ступенек мы спускаемся на склад. Возле опечатанной двери лежит некто, человек — не человек. Это с ним мне предстоит разгружать товар? Напарник — лучше не придумаешь. Правда, этот «человек — не человек» все-таки, кажется, о чем-то думает. Пытается выпростать руки, даже встать, но, словно закованный в цепи, падает, готовый и дальше, мыча, как скотина, лежать в собственной луже. Мы волоком по лестнице вытаскиваем его на свежий воздух. Наутро, когда туман в его глазах начнет рассеиваться, он, верно, подумает, что его брюки промокли от росы.
Дверь на склад открыта. Товаров, как мне кажется, масса. Иван Макарович подходит к телефону. От ряда заказов он пытается отказаться. Меня «охраняет» Лия Гедальевна. Странная уборщица. Я смотрю на разбухшие мешки, которые мне в одиночку не поднять. Ко мне медленно возвращается разум. Куда я лезу? Один мой компаньон пьян, второй, быть может, трезв, но у него грипп. Какое я имею к ним отношение, почему это должно меня касаться? Я беру свою сетку и говорю Лие Гедальевне:
— Пусть Иван Макарович на меня не рассчитывает. Я еду домой.
Она молниеносно парирует:
— Что значит «домой»? Вы же ему обещали.
— Обещал, что буду один работать за двоих, а быть может, за троих носильщиков?
— Не беспокойтесь. Он этого не допустит. Увидите, подставит свое плечо.
Я подумал о ней как-то нехорошо, ее преданность начальству показалась мне странной. Она это явно почувствовала. Я продолжил:
— Это его дело. Я здесь человек посторонний. На двери, как я заметил, висит табличка: «Посторонним вход воспрещен». А я как раз и есть посторонний.
И ушел бы, если бы Лия Гедальевна вдруг не заговорила со мной на идише, на том языке, на котором мы (хотя и русский был нам не чужд) в основном говорили дома. Но то, что она сказала, удивило меня еще больше. Она упрекнула меня за слова: «Это его дело, я здесь человек посторонний».
— Идиш вы понимаете? Я спрашиваю, потому что Иван Макарович может сейчас подойти. Отвечать, вижу, вы уже научились. Потом не пожалеете? Если хотите, я тоже посторонняя. Формально, по штатному расписанию, я уборщица. Если не разгрузить продукты, завтра в продаже не будет ни мяса, ни колбасы, ни рыбы, ни молока, а главное, хлеба и выпечки. У большинства людей запасов нет. Вы представляете себе положение тех, кто вернется домой из магазина с пустыми руками?
Желания оправдываться не было, отвечать я не осмелился.
— Вы говорите «это его дело». Безусловно, его. Потом, возможно, пожалею, но вам, как вы говорите, «постороннему», скажу. Иван Макарович был руководителем главка. Его сотрудника облыжно обвинили в таких грехах, что стало ясно — не сегодня-завтра арестуют, а пока его следует исключить из партии. Все до единого, включая близких друзей, вместе с которыми тот учился в институте, голосовали «за», и только Иван Макарович воздержался от голосования.
