— Оладьи с яблоками! — в восторге воскликнул Уилл.
Покраснев от удовольствия, Касси весело принялась за оладьи; черные локоны, всегда выбивающиеся из косы, обрамляли ее лицо цвета слоновой кости. Ее сюрприз явно оказался более чем желанным. Эдна говорила ей правду! Не то чтобы Касси сомневалась в этом, просто она пала жертвой своей природной склонности к беспокойству, ставшему еще сильнее от огромного желания угодить «своему рыцарю».
Волк, сидящий внутри Уилла, наблюдал за нежной добычей и чувствовал, как все глубже погружается в пучину отчаяния. Он хотел эту женщину не только из-за ее прелестного тела, но и из-за ее великодушного и ровного характера.
Когда все оладьи были поджарены и положены на деревянное блюдо, Касси посыпала их горстью драгоценного сахара, после чего поставила ароматное кушанье на стол перед Уиллом.
— Вы великолепны, Касси. — Комплимент Уилла был искренен. — Благодарю вас от всего сердца. Я прекрасно знаю, каких усилий требует такое угощение.
Щеки Касси снова заалели. Это очень шло ей, но на этот раз ей не хотелось отворачиваться от золотых искр, сверкающих в его глазах. Эти искры разожгли в ней решимость отвоевать хотя бы несколько драгоценных часов, которые будут навеки принадлежать ей.
Оладьи с яблоками были приготовлены специально для Уилла, но он не мог столько съесть один и великодушно поделился лакомством со всеми. В тишине, воцарившейся на этот раз не от напряжения, а от искреннего наслаждения, раздался непрошеный стук в дверь.
— Войдите! — удивленно пригласил нахмурившийся Уилл. Только по очень срочному делу его люди осмеливались в такой час нарушить его покой.
Дверь распахнулась, и на пороге показался Харвей. Он чувствовал себя неловко, явившись к своему предводителю без приглашения и в неурочное время.
— Что за срочное дело привело тебя сюда? — осведомился Уилл, подчеркивая, что ждет серьезной причины этого визита.
— Я только что вернулся из дозора, во время которого повстречался с французскими подонками! — Вспомнив вдруг, что в комнате находится знатная французская дама, он покраснел, но тем не менее продолжал с виноватой гримасой: — Прежде чем мы вышли на них, они напали на бедную деревеньку Оффкэм, как стая мерзких крыс или скользких гадюк!
Уилл медленно встал, оставив на столе недоеденную оладью.
— Напали на Оффкэм? — Он с такой поспешностью приблизился к гонцу, что Харвей с трудом поборол желание повернуться и убежать, хоть и понимал, что ярость пронзительного ледяного взгляда предназначена не ему.
— Да, они сожгли его дотла, а всех, кто там был — в большинстве своем женщины и дети, — жестоко убили. — На лице Харвея обозначились горькие морщины.
— Ты узнал, кто в этом виноват? Ты видел преступников? — В бесстрастных вопросах Уилла чувствовался холод.
— Мы подошли к опушке леса, когда они уже сделали свое черное дело, и не увидели ничьих лиц, кроме тех, кто был убит стрелами наших лучников. — Харвей замолчал и сердито посмотрел на Водери: — Но мы успели разглядеть на плащах их предводителей те же гербы, что и на этом плаще!
Беата тревожно сцепила руки под скатертью. Герб был не на плаще Водери, а на том, что он дал ей. Что это значит? Он француз. Она знала это, как знала и то, что французы — враги всех англичан, но Водери ей не враг. Водери спас ее, так почему же Харвей так злобно глядит на ее любимого?
Она инстинктивно наклонилась к своему «блестящему рыцарю», на этот раз не ища его защиты, а скорее для того, чтобы защитить его, как бы она ни была слаба для этого.
Водери решил, что Беата слишком растерянна, чтобы понять услышанное, и хотел согреть ее своим теплом. Он успокаивающе обнял ее за плечи, но тем не менее чувствовал себя лицемером: ведь он вошел в ее жизнь только потому, что был участником такого же нападения.
Слова Харвея растревожили мрачные видения в мозгу Уилла. Поглощенный своими мыслями, он не замечал ужаса, охватившего всех сидящих за столом. Отпустив Харвея, Уилл повернулся и сказал отсутствующим тоном:
— День был долгим, и всем нам нужен отдых. Предлагаю всем идти спать.
Уиллу хотелось обдумать свалившиеся на него неприятности, и ему вовсе не улыбалась перспектива провести ночь в ужасной лачуге. Он сказал:
