— Вы думаете смутить их, бросая им правду в лицо, — продолжал Мохим. — Э, да если бы боги не наградили нас куриными мозгами, разве была бы наша страна в таком положении? Пора бы вам понять, что заокеанский громила не понурит стыдливо голову, если его застукают, когда он грабит квартиру. Наоборот, он замахнется на вас же отмычкой в полном сознании своей невиновности. Разве неправда?
— Правда, что и говорить, — ответил Биной.
— Ну, а если вместо этого вы немного польстите ему — что совсем нетрудно — и скажете: «О, святой праведник! Пожалуйста, кинь нам что-нибудь из своей сумы, хотя бы щепотку пыли», — то в этом случае, возможно, кое-какие вещи вы и получите обратно, и к тому же все обойдется тихо и мирно. Быть рассудительным и значит быть патриотом. Но мой брат изволит гневаться. С тех пор как он превратился в правоверного индуиста, он стал очень уважать меня, своего старшего брата, однако сегодня, я вижу, мои слова не производят на него должного впечатления. Но что прикажешь делать, Гора? Нужно сказать правду и о лжи. Так вот, Биной, я хочу, чтобы вы написали мне это письмо. Подожди здесь, я уже сделал кое-какие наброски, сейчас принесу. — И, посасывая трубку, Мохим вышел.
Гора повернулся к Биною:
— Бину, будь другом, пойди, займи его разговором и не пускай сюда, пока я не кончу свою работу.
Анондомойи постучала в дверь молельной мужа.
— Ты слышишь меня? — сказала она. — Не бойся, я не войду. Только прошу тебя, когда кончишь молитву, зайди в мою комнату, мне надо поговорить с тобой. Я ведь знаю, раз уж в доме появился новый саньяси, значит, скоро я тебя не увижу. Пришлось идти с приглашением. Так не забудь же зайти, когда освободишься.
И Анондомойи снова вернулась к домашним делам.
Кришнодоял-бабу был темнолицый, среднего роста, полный человек. В лице его, почти сплошь заросшем густой седеющей бородой, приковывали внимание огромные яркие глаза. Он носил желтые шелковые одежды, деревянные сандалии и, подобно саньяси, никогда не расставался с медным кувшином. Он уже начал лысеть, но на затылке и висках волосы были еще густые и длинные, и Кришнодоял закладывал их в узел на макушке.
В прежние времена, живя на западе, он водил дружбу с солдатами-европейцами, так же, как они, ел мясо и с удовольствием пил вино. Тогда Кришнодоял считал мужественным поступком оскорбить первого встречного священнослужителя или вишнуита-саньяси.[7] Не то было теперь. Теперь он стал ревностным последователем религиозного учения правоверных. Он готов был учиться у каждого саньяси в надежде постигнуть новые пути, которые приблизили бы его к богу, ибо страстное желание Кришнодояла-бабу найти простейший способ спасения поистине не знало границ, так же как и его стремление овладеть таинственными магическими силами. Последнее время он усердно изучал тантры,[8] и потому неожиданная встреча с буддийским священником особенно взволновала его.
Кришнодоялу-бабу было двадцать три года, когда от родов умерла его первая жена. Считая сына причиной смерти жены, он не захотел даже взглянуть на новорожденного и отдал его тестю, а сам, чувствуя отвращение ко всему земному, уехал на запад в Бенарес, где через полгода женился на Анондомойи — внучке известного пандита. Ему удалось устроиться на государственную службу, и он уехал в провинцию, оставив жену на попечение деда. Всякими правдами и неправдами он сумел завоевать благосклонность своих хозяев. Тем временем дед Анондомойи умер, и, так как она была сирота, Кришнодоялу пришлось взять жену к себе.
Во время сипайского восстания[9] он помог скрыться двум высокопоставленным англичанам, за что был представлен к награде и получил в дар поместье. Вскоре после того, как восстание было подавлено, он оставил службу и вместе с новорожденным Горой вернулся в Бенарес. Горе не было еще и пяти лет, когда Кришнодоял переехал в Калькутту, забрал к себе старшего сына Мохима, воспитывавшегося в доме деда, и занялся его образованием.
Благодаря связям отца Мохим устроился на службу в государственное казначейство, где — как мы уже слышали — с большим рвением исполнял свои служебные обязанности.
