Глава племени привел Пьера к своей куббе[16] и торжественно произнес на языке своей религии:
— Мархабкум![17]
Пьер взял с собой Ибрагима, сказав ему, что хочет прочесть свою священную книгу и возблагодарить аллаха за счастливо совершенный переход. Ибрагим одобрил его намерение выразительным кивком головы и занялся разговорами с хозяевами. Пьер тем временем, вынув детальную карту Абиссинии и Английской Южной Африки, углубился в изучение предстоящего ему на завтра пути.
Он решил провести в этом дуаре остаток дня и ночи, чтобы дать себе и людям хорошенько отдохнуть и запастись свежими силами для горных переходов.
Ночь провел он в куббе, спокойно выспавшись на постланном верблюжьем войлоке, и только перед самым рассветом сон его был потревожен. Но Пьер был доволен, так как в награду за беспокойство увидел редкую сцену, какую не всякому европейцу приходится видеть.
Было совсем светло, когда он вышел. Густые темные тени еще тянулись от гор и прятались по лесным чащам — где-то там, за горными хребтами, уже поднялся огненный шар солнца и пронизывал воздух длинными косыми лучами.
Дикие крики и визги потрясали окрестность, перемешиваясь с рыканьем леопарда, а в целом получался такой адский концерт, что звенело в ушах. Выйдя из небольшой, но очень густой рощи цветущих олеандров, Пьер увидел ложбинку, где разыгрывалась битва. Сверху, по склону горы, теснясь сплошной стеной и бросая каменья, наступали павианы. Львиные гривы на их огромных головах яростно топорщились, оскаленные длинные морды щелкали клыками, испуская дьявольский рев. Внизу, подмяв молодого павиана, распыжившись и рыча, приник леопард.
Исход боя был предрешен, и Пьер воздержался от всякого вмешательства. Бесстрашные ряды обезьян все ближе и ближе подступали к леопарду, но тот словно окаменел, не спуская глаз с врагов. Раненый павиан тоже замер, понимая, что решается его участь.
Наступал критический момент. Еще несколько секунд двигались ряды обезьян, — расстояние между врагами медленно уменьшалось. Центр борьбы как бы сосредоточился на борьбе воли, а не на физической силе.
Но вот леопард не выдержал. Его задние лапы осторожно передвинулись назад, то же сделали и передние. Он пятился почти незаметно. От напряженных движений за-змеилось все его упругое гибкое тело, и он несколько отступил от своей жертвы. Злобный рев вырвался из его груди, но еще более грозный рев испустили павианы, подхватывая длинными руками раненого товарища и продолжая наступать в виде полукруга. Ясно было, что они хотят окружить и истребить своего врага.
Теперь леопард гордо стоял во весь рост, как громадная кошка, сверкая пятнистой шкурой и ударяя себя пушистым хвостом. Медленно поворачивая голову, он, казалось, измерял силы врагов и оценивал их маневр. Убедившись в их превосходстве, он повернулся к ним задом и в несколько легких прыжков пересек ложбину и скрылся в чащу кустарника.
Продолжая реветь и ворчать, павианы поднимались вверх но скалам. Раненый полз с ними. Пьер пожалел, что этого нельзя было заснять для кинематографа, и, усевшись на камне, развернул карту.
Он определил местоположение дуара, в котором ночевал и, сообразуясь с указаниями, полученными от галла-сов, наметил на карте весь свой будущий путь. Он решил, что если, действительно, найдет гору Лунного духа, то оставит свой отряд у подножья с Ибрагимом во главе, а сам с двумя хартумцами совершит восхожденье и осмотрит в зрительную трубу все окрестности.
Помня обещание, данное Корбо, он думал ограничиться только этим и не углубляться далее в своих исследованиях. Его задача состояла только в отыскании горы Лунного духа. Таким образом Пьер мог возвратиться в Париж ранее конца сентября. Если же, паче чаяния, «Титан» будет готов скорее, то Корбо, как они условились, получив от него телеграмму из Фашоды или Хартума, вылетит навстречу.
Странное волнение вдруг овладело Пьером.
Вскочив на скалу, он в лесной прогалине увидел вдали груды горных вершин и хребтов. Посмотрев в зрительную трубу, он различил характерные столбы размытого гранита, террасы, конусы, мрачные трещины и ущелья. Это были потухшие вулканы Абиссинских гор. Их пламя и дым, как грозное знамя, трепетали когда-то у самого неба.
