Резвились ватаги и на Правобережье, всячески поддерживая, более того, организуя и направляя гайдамаков в смысле пограбить панские имения, что ломало и так хрупкую стабильность пророссийского режима в Польше). Да и от вмешательства в Пугачевщину «старые» удержали «серому» едва ли не с боями. В общем, поздняя Сечь была по сути воровской малиной, разросшейся до трудно вообразимых размеров. Те же воры в законе, «подогревающие» подвориков, те же «мужики» на работах, те же внутренние терки вместо общих толковищ, та же, наконец, буза в случае непоняток. Неудивительно, что ценность их, как военной силы неуклонно стремилась к нулю. Если в 1737-1739 годах прощенные «олешковцы» еще как-то проявили себя, то по ходу войны 1768-1774 годов стало ясно, что отдачи от них почти нет. Уровень военной подготовки «серомы» позволял ей более или менее на равных противостоять разве что татарам, но те, по крайней мере, были непьющими и знали, что такое дисциплина. Упал и уровень командования; в отличие от эпохи естественного отбора, когда за бесталанность войско смещало вожаков, теперь у руля стояли «неприкасаемые». На что-то путное годились только «старые», но их претензии и амбиции явно превышали приносимую пользу.
И самое главное: признание по Кючук-Кайнарджискому миру независимости Крымского ханства, автоматически означавшее протекторат над ним России, лишало существование Запорожья хоть какого-то смысла, делая его не только ненужным, но и опасным. И вместе с тем, упраздняя Сечь, власти уничтожали казачество конкретно запорожское. Согласно официальному разъяснению, сечевикам (кроме «со своих мест беглых», которым предстояло вернуться туда, откуда пришли) предоставлялось время на то, чтобы в индивидуальном порядке определиться: записаться в крестьяне, мещане или в полки пикинеров (типа казачьих, но входящие в состав регулярных войск). С выбором никто не торопил. Более того, уже в 1787 году всех желающих экс-запорожцев (не желавшие или опасавшиеся возвращения «туда, откуда пришли» успели к тому времени сбежать) записали в Войско верных казаков (позже — Черноморское, а еще позже Кубанское казачьи войска), предоставив им возможность в привычном статусе нести привычную службу на новых рубежах Империи. Оранжевые мифологи, правда, изредка оценивают это, как очередное проявление «антиукраинства»: дескать, ежели так, то почему же параллельно не было ликвидировано или перемещено на новые территории и Войско Донское, также оказавшееся в глубоком тылу? Отвечаю: а потому, что крымская опасность была снята и пустынные земли южнее Сечи (Таврия и Новороссия) уже заселялись вовсю. «Тыл» же Дона располагался впритык к кочевьям еще не совсем цивилизованных калмыков, «частным образом» воевавших с совсем еще нецивилизованными казахами за пастбища, лежащие между Уралом и Волгой. А также и к землям, населенным весьма активными и еще не замиренными (именно этим займутся черноморцы) адыгам. И, наконец, Войско Донское, в целом завершив к концу 18 века процесс интеграции в Империю, в отличие от Запорожья, не представляло опасности для стабильности государства, которое не имела ни времени, ни необходимости тратить еще столько же времени на окультуривание Сечи.
Между прочим. Тот факт, что командовал операцией именно Петр Текели, помогает понять очень многое. Дело в том, что богатейшие земли будущей Новороссии, формально входившие в сферу влияния Крыма, а следовательно и Турции, в 18 веке были фактически ничейной землей, где что-то обустраивать, а тем более возделывать поля считалось, и не без веских оснований, слишком большим риском. Этот «Великий Луг» запорожцы традиционно считали своими, но в эпоху Старой Сечи, вплоть до 1709 года, не уделяли ей особого внимания. С основанием Новой Сечи все изменилось. О системе «паланок» я уже говорил, однако паланками дело не исчерпывалось. Хозяйственный «старшие» были неплохими, хотя и стихийными, экономистами. В отличие от предшественников, они заботились о заселении запорожских степей хлеборобами, наряду с собственными латифундиями основывали «слободы», привлекая и приманивая туда население Гетманщины и даже юга России. Обосновывавшиеся в «слободах» земледельцы формально в структуру Войска не входили никак, а неформально считались «общими работниками» на «войсковой» земле, то есть, были чем-то типа спартанских илотов, хотя и без криптий. С них собирали налоги, как бы в войсковую казну (правда, небольшие), им на выпас отдавали табуны и отары, они же на правах издольщиков обрабатывали и участки, относящиеся к «паланкам». Слободы расширялись, разрастаясь в маленькие городки, где была уже не одна церковь, а две или даже три. Любопытно, что «лыцари», защитники веры, громившие евреев везде и всюду, на «своей» территории брали «нехристей» под защиту, опекали их и даже… поручали сбор налогов со «слободских». В целом, все запорожские владения («вольности») занимали огромную территорию и к 1775 году насчитывали 19 местечек, 45 сел и 1600 хуторов, а доходы «старших», включая сбор пошлин с обозов, посредническую торговлю и шинкарство, позволяли им финансировать строительство десятков церквей и монастырей в Гетманщине. При этом, однако, никаких юридических прав на эти земли не было не только у «старших» (даже «паланки» формально являлись не собственностью, а «долгим володением»), но и у Войска, права и обязанности которого регулировались Разрешительной грамотой 1734 года, согласно которой «возвращенцы» имели право всего лишь поселиться в облюбованном месте.
