Гопакиада - страница 32
Предвыборный расклад был несложен. Хотел ли сам Орлик выдвигаться, неизвестно. Судя по некоторым его высказыванием, возможно, и не очень. Ибо уж кем-кем, а дураком не был, и прекрасно понимал, что рискует превратиться из серенькой канцелярской мыши в объект пристального интереса России. Однако, обремененный многочисленной семьей (в Бендерах у него родился очередной сын), ежедневно хотевшей есть, альтернативы не видел. Так что возражений не случилось. Кандидатура Орлика, выдвинутая старшиной (причины, думаю, пояснять не надо, а для тех, кому неясно, изложу ниже) и поддержанная наследником гетмана, могла твердо рассчитывать где-то на полсотни голосов. Горленко лоббировали казаки (около 300 избирателей). Все решала позиция то ли тысячи, то ли двух (источники говорят и так, и этак) запорожцев. С этим сектором электората поработал Войнаровский, «заплатив кошевому 200 червонцев за склонение казаков на сей выбор», и в начале апреля 1710 года триумф демократии состоялся. Получив поддержку около 90% от полутора тысяч имеющих право голоса, Филипп Орлик был избран «гетманом обоих берегов и Войска Запорожского», а 10 мая, после подписания Карлом «Diploma assecuratium pro Duce et Exercitu Zaporovienski», позже утвержденного и султаном, официально вступил в должность. После чего полковник шведской армии Андрей Войнаровский, успевший выхлопотать у главнокомандующего отпуск по болезни, выдал новоизбранному гетману 3000 талеров и, еще раз заверив соратников по борьбе в том, что транши будут поступать неукоснительно, перевел наследство на запад и отбыл на лечение в Европу, где засел прочно и надолго. А «Duх et Exercitus» приступил к исполнению своих обязанностей. Первым делом предложив на рассмотрение избирателей «Pacta et Constitutiones legum libertatumqe Exercitus Zaporoviensis», оранжевыми мифологами, видимо, очарованными волшебным словом «Сonstitutiones», неуклонно именуемый «первой, самой демократической в мире конституцией Украины». Документ, не стану отрицать, столь интересный, что заслуживает отдельного отступления.
Без поправки на благородную латынь (напомню, что constitutio на языке Цицерона означает всего лишь «устройство», и не более того) «Конституция Филиппа Орлика», она же «Бендерская конституция», в сущности, мало чем отличается от многочисленных «статей», подписывавшихся старшиной с Речью Посполитой, Россией и Турцией. Разве что предыдущие были выдержаны в более сдержанных тонах (выражения типа «ласковый пан», «защитник и покровитель», «светлейший навеки суверен», «его королевское над королями величество» и «его блаженная милость» там если и попадались, то два-три раза на весь текст, а не через строку). Но это, как и обширную преамбулу, художественно излагающую историю взаимоотношений «милой Украйны» с «варварской Московией», а заодно и с потрохами раскрывающую авторство мазепинских листовок, можно списать на особенности авторского стиля. В конце концов, Орлик как литератор специализировался в жанре панегирика. Территориальные претензии к России, распространяющиеся почти на все ее южные области, и Польше (куда более скромные) тоже можно счесть поэтическими гиперболами. Были, однако, и новации. Прежде всего, вслед за декларацией о том, что «Украйна обеих сторон Днепра должна быть на вечные времена вольною от чужого господства, демократическим государством», фиксировался «вечный и полный протекторат» Швеции. Обратим внимание. Если по Гадячскому договору, Малая Русь была равноправным субъектом федерации, согласно Каламакским статьям — автономией с весьма широкими правами, а по договору Дорошенко с султаном — государством, находящимся в особых договорных отношениях с Портой, то теперь она (декларации не в счет, на то они и декларации) юридически признавала себя колонией. Причем без оговорок, предполагающих возможность когда-либо в будущем этот статус изменить.
Но внешняя политика — дело тонкое; что бы ни фиксировалось на бумаге, реальность меняется в соответствии с обстоятельствами, уж кому-кому, а старшине, предрассудками европейского правосознания не обремененной, это было понятно лучше, чем кому бы то ни было. Куда серьезнее были пункты, посвященные внутренним вопросам. Что Войско Запорожское, согласно соответствующей статье, не просто получало автономию, но становилось практически независимой сословно-территориальной единицей, имеющей право (но не обязанной!) согласовывать свою позицию по всем вопросам с «Украйной», — это еще полбеды. В конце концов, «лыцарям», составлявшим 90% электората, надо было, помимо 200 талеров на пропой сунуть еще что-то. Но вот устройство потенциальной державы предполагалось куда как любопытное. Власть гетмана, хотя и обрамленная всевозможными почестями, сужалась до номинальной; не имея права ничего
