– Жить все хотят.
– А ты с мое поживи, там узнаешь. Я, Акинф Гаврилович, умер давно, полста лет назад. В Чиньской земле… С той поры я смерти не боюсь.
Старик перенес тяжесть на левую ногу, поднял посох на плечо. Никита догадался, что будет, если боярин, поддавшись гневу и самоуверенности излишней, прикажет дружинникам хотя бы попытаться обидеть учителя. Парень прикидывал, успеет ли соскочить со столба, чтобы помочь, или уже придется ему складывать побитых-покалеченных в кучку да водой отливать?
Акинф насупился, сгорбился, не прикасаясь, впрочем, к рукояти меча.
– Зря ты речи такие ведешь, Горазд. Я по-хорошему договориться хотел. Гостинцев тебе привез дорогих от князя. Порты[16] новые из полотна беленого. Шапку кунью. Серебра пять гривен…
– Я учениками не торгую, – твердо ответил старик. – Он – не телок и не баран, а человек. С душою, понимаешь ли…
– Я и не думаю покупать! – обиделся боярин. – Это – помощь. По дружбе.
– Ежели по дружбе, то извини. – Горазд дурашливо поклонился, не сводя глаз с Акинфа и его дружинников. – Не догадался. Это все глупость моя стариковская. Из ума выживаю, видно.
– Так отдаешь ученика на княжескую службу?
– А зачем он князю понадобился?
Акинф аж зарычал, почище медведя:
– Не моя это тайна, старче! Не моя! Что ж ты жилы из меня тянешь?!
– Пока не скажешь, на что Михайле мой ученик, ответа не будет!
Воины-тверичане заволновались, зашептались. Один, помоложе, схватился за саблю, но горбоносый хлопнул его по руке, будто мальчишку, потянувшегося за краюхой вперед старших.
– Ладно! – Боярин тяжело вздохнул, почесал затылок, пригладил бороду. – Уболтал, красноречивый! Скажу, что ж с тобой поделаешь… Не князь меня за твоим учеником посылал. Сам я…
– Неужто? – удивился Горазд так искренне, что Никита сперва даже поверил учителю. Только потом понял, что он издевается над княжьим слугой.
– Правду говорю. Князь Михаил Ярославич посольство собирает. Далеко. Дальше княжества Литвинского и королевства Польского. В земли, которые зовутся Священной Римской империей.
– И что?
– А то! Сына моего, Семку, князь отправляет! – Акинф повернулся к своим, гаркнул через плечо: – Чего вызвездились? Заняться нечем? Ступайте себе!
А когда дружинники вернулись – кто к огнищу, кто к расседланным коням, – продолжал, стараясь говорить потише:
– Семен мой – вроде бы не дурак, но горяч. Без меры горяч! А дорога дальняя… Сперва до Вроцлава, а там – как получится…
– Не близко, – согласился Горазд.
– Вот и я подумал – нужен Семке такой боец, чтобы спину прикрыть завсегда мог.
– Ну, правильно подумал. – Старик снял посох с плеча, вновь оперся на него.
– Слушай, Горазд, отдай парнишку мне… – В голосе боярина прозвучала едва ли не мольба.
– А зачем Михайла посольство снаряжает? И чего ты боишься?
– Да франкский какой-то обоз… – начал Акинф и осекся. – Не моя это тайна. Не моя! Не скажу ничего!
– Твоя воля.
– Так дашь?
– Не дам.
– Почему? Ты что, Горазд?
– А это моя воля.
– Подумай, старик!
– Да что думать? Уже все подумал. Сказал не дам – значит, не дам. Отдыхайте. Гнать вас не гоню. Людям и коням роздых нужен.
Боярин побагровел:
– Это твое последнее слово, Горазд?
– Последнее.
Учитель повернулся. На миг Никите показалось, что Горазд занедужил: старческая немощь виделась во всех его движениях. И тут старый боец украдкой подмигнул парню. Хитро так подмигнул: мол, эвона, как мы боярина-то обманули!
А после, шаркая ногами по траве, ушел в избушку.
Акинф остался стоять с открытым ртом. На его лице смешались разочарование и гнев, быстро сменившиеся откровенной растерянностью. Не на такой ответ он рассчитывал, не на такой. Потом тверич быстрым шагом приблизился к столбу, где Никита продолжал «наблюдать луну».
– Слышь, вьюноша… – позвал он тихонько.
Никита молчал. Если какой-то Федот предал учителя и сбежал, это еще не значит, что и он его примеру последует.
– Слышишь меня, малый? Озолочу. Бросай этого упрямца старого, поехали со мной.
Парень не отвечал. Даже смотреть старался мимо боярина. Не дождется…
– Поедешь с Семкой – как сын мне будешь. Доспех, оружие самое лучшее. Серебра шапками. Мягкой рухляди
