— Я подожду.
— Вы можете сообщить, по какому вы делу?
— По личному, — уклончиво ответил он.
В эту минуту дверь распахнулась, и Уиллингем собственной персоной влетел в приемную, его белые волосы растрепались от ветра, а галстук-ленточка развязался.
— Сенатор Уиллингем, — нервно начала секретарша, — этот джентльмен…
— Сенатор, — перебил ее Михаил. — Мне нужно поговорить с вами конфиденциально. И срочно, по чрезвычайно важному делу.
— Разве Саманта не сказала вам? Вы должны записаться ко мне на прием…
— Никаких записей. Я должен предостеречь вас, сенатор…
— Предостеречь меня? Насчет чего? — бросил он, чуть заметно кивнув секретарше.
— Я Михаил Сандовский, брат Валентины Ледерер, — начал он. — Приехал сюда из Советского…
— А, Советы! Из России! Я слышал о вас от Джины. Ну, молодой человек, не знаю, что вы замышляете, да и не хочу знать. Это что, угроза?
— Нет, — решительно возразил Михаил. — Сенатор Уиллингем, угроза исходит…
Снова распахнулась дверь, и в комнату ввалились два охранника в форме. Они бросились к Михаилу и схватили его за руку. Он продолжал стоять твердо, но выглядел рассерженным.
— Вот, — с удовлетворением сказал Уиллингем. — Видите, какая хорошая у нас служба безопасности? А теперь послушайте меня, молодой человек, и слушайте как следует. Мне угрожают смертью почти каждую неделю, и я не нуждаюсь в ваших предостережениях. У меня первоклассная служба безопасности, а по поводу угроз я обратился в ФБР. Они хорошо меня защищают. И если угроза настолько реальна, как вы смогли узнать о ней? Какое отношение к этому делу имеет Советское посольство? Почему я ничего не слышал об этом раньше?
— Сенатор Уиллингем, это покушение совершит профессиональный убийца, один из самых…
— Все это бред собачий!
Уиллингем повернулся на каблуках и удалился в свой кабинет, с раздражением хлопнув дверью. Михаил смотрел ему вслед.
— Давай, приятель, уноси отсюда свою русскую задницу… да поскорее, пока мы не позвонили в ваше посольство и в ФБР, — сказал один из охранников, подталкивая Михаила.
Михаил стряхнул их руки и покинул приемную. Придется ему предупредить сенатора другим способом. А также он должен будет сообщить об инциденте советскому послу и военному атташе, чтобы избежать дипломатических неприятностей.
Нью-Йорк
Неделю спустя после возвращения в Нью-Йорк Валентина поехала в Ла-Гуардию за Мишей, который сначала посетил Вашингтон. У входа она крепко обняла его в радостном порыве.
Она была настолько взволнована, что не прекращала говорить, пока они шли в багажное отделение.
— Михаил! Это так замечательно! Я собираюсь показать тебе все, даже туристские достопримечательности. Куплю тебе футболку с надписью «Призрак оперы» и пепельницу «Большое яблоко»[22].
— Я хочу просто несколько месяцев покоя, — тихо сказал он.
— Ну конечно. Со следующей недели почти вся квартира будет в твоем распоряжении. У меня начнутся репетиции, дома останутся только няня и Криста.
Лицо Михаила озарилось редкой нежной улыбкой.
— Я с удовольствием поиграю с ребенком. Знаешь, мы, русские, любим детей.
— Мы… да, конечно, — Валентина немного смутилась. Михаил был русским, а она стала американкой.
На следующей неделе она приодела Михаила в Блумингсдейле, познакомила брата с пиццей, пепси-колой, МТБ, фильмами с участием Арнольда Шварценеггера и подземкой. Сводила его в театр «Ледерер», чтобы показать, где пойдет «Доктор Живаго».
— Наша мама была бы так счастлива, — сказал он, и она испытала потрясение, когда поняла, что он имеет в виду Надю, а не Пичис.
Но большую часть времени они проводили в разговорах, припоминая прошлое. Как правило, Михаил отказывался рассказывать о своей учебе в школе КГБ или о работе, впадая в мрачное молчание каждый раз, когда Валентина пыталась завести об этом разговор.
Она со всеми подробностями рассказала ему об Орхидее и показала фотографии «Голубых Орхидей», сделанные в период их расцвета.
Михаил долго разглядывал фотографию, потом сказал:
— Она прелестная и выглядит, как бы это сказать, такой хрупкой.
Валентина засмеялась:
— Она крепкая, как железо. Ты познакомишься с ней, когда начнутся репетиции. Она… яркая и эгоистичная, смешная и талантливая, сообразительная и завистливая, — Валентина вздохнула. — Она ненавидит меня с тех пор, как распались «Голубые Орхидеи». Так и не смогла простить.
