— Да, кажется, он.
Он покачал головой.
— Я не могу сказать, что я с ним знаком. Видимо, он не пьет. Во всяком случае, я на нем ни цента не заработал.
— А на его девушке?
— Пару раз она купила полдюжины пива. По-моему, ее зовут Паола. Вам не кажется, что в ней есть индейская кровь?
— Меня бы это не удивило.
— Мне кажется, есть, — видимо, эта информация его удовлетворила. — Классная девушка! Не понимаю, как мужик его возраста ухитряется держать при себе такую девушку!
— Я тоже. Мне хотелось бы знать, когда мистер Граймс вернется домой. — Я положил на прилавок два доллара, а сверху свою визитную карточку. — Я могу вам позвонить?
— Почему же нет?
По главной улице я доехал до скромного белого здания, в котором помещался музей. Молодой человек у входа сообщил мне, что Фред Джонсон вышел около часа назад.
— Вы хотите встретиться с ним по личному вопросу или это как-то связано с музеем?
— Я слышал, что он интересуется творчеством художника по имени Ричард Хантри...
Он совсем расплылся в улыбке.
— Мы все им интересуемся. Вы, наверное, приезжий?
— Да, я из Лос-Анджелеса.
— Вы не видели нашу постоянную экспозицию работ Хантри?
— Еще нет.
— Вы пришли как раз вовремя, сэр. Здесь сейчас миссис Хантри. Она посвящает нам один день в неделю.
В первом зале, который мы миновали, находились светлые и приятные классические скульптуры. Второй зал был совершенно другим. Картины, которые я там увидел, напоминали окна в иной мир, словно те, через которые исследователи джунглей ночами наблюдают жизнь зверей. Но звери на полотнах Хантри, казалось, превращались в людей, а может, это были люди, становящиеся зверьми.
Женщина, возникшая в зале за моей спиной, ответила на мой невысказанный вопрос:
— Это так называемые образы творения... они представляют полную фантазии концепцию эволюции, созданную художником. Они относятся к периоду первого большого взрыва его творческого вдохновения. Возможно, это покажется неправдоподобным, но все картины были созданы в течение шести месяцев. Я повернулся, чтобы посмотреть на нее. Несмотря на строгий костюм и несколько аффектированную манеру изложения, она излучала силу и собранность. Было видно, что эта женщина с коротко стриженными седеющими волосами обеими руками держится за жизнь.
— Вы миссис Хантри?
— Да, — она явственно была довольна тем, что я ее узнал. — Меня, собственно, уже не должно быть тут, сегодня вечером у меня прием. Но мне трудно не прийти в музей в дни моего дежурства.
Она проводила меня к дальней стене, на которой висел цикл женских образов. Одна из картин привлекла мое внимание. Молодая женщина сидела на бревне, частично прикрытом шкурой буйвола, оттеняющей ее бедра. Красивая грудь и плечи натурщицы были обнажены. Над ней, в глубине картины, висела в пространстве голова быка.
— Он называл ее «Европа», — сказала миссис Хантри.
Я повернулся к ней, она улыбнулась. Я снова глянул на девушку на картине.
— Это вы, миссис?
— В определенном смысле. Я часто позировала ему.
С минуту мы изучающе смотрели друг на друга. Она была моего возраста, может, чуть моложе, но под голубым платьем до сих пор таилось упругое тело Европы. Я задал себе вопрос, что заставило ее проводить меня по выставке — внутренний порыв? мысль о муже? или, может, симпатия...
— Вы уже когда-нибудь видели его картины, мистер? Мне показалось, они вас изумили.
— Да. Я до сих пор изумлен.
— Его работы обычно производят на людей такое впечатление, когда с ними знакомятся впервые. Скажите мне, что вас заставило им заинтересоваться?
Я сказал ей, что являюсь частным детективом, которому Баймееры поручили вести следствие о пропаже их картины. Мне хотелось посмотреть на ее реакцию.
Ее лицо под маской косметики слегка побледнело.
— Баймееры — невежды! Картина, которую они купили у Граймса, фальшивка! Он предлагал мне купить ее задолго до того, как показал им. Я и прикасаться к ней не захотела! Это обыкновенная попытка скопировать стиль, в котором Ричард уже давно не работал.
— Как давно?
— Лет тридцать. Это манера из времен его жизни в Аризоне. Не исключено, что Пол Граймс сам написал эту картину.
