Полозов (кладет собаку на землю). Я очень рад вас видеть. Это так неожиданно, но очень хорошо. Очень хорошо.
Знаменская. Что – хорошо?
Полозов. Что вы здесь.
Знаменская. Так странно… Когда я шла со станции через рощу, меня обогнал пьяный мужик на лошади. Голый по пояс, с какой-то механической вещью в руке, наверно, отломанной от какой-то машины. Он ею стучал по стволам берез и кричал: “На постой, на постой!” Сумасшедший мужик. На какой постой? Совсем сумасшедший мужик. И очень злобный.
Антон (качает головой). Это, видать, востряковские озоруют.
Полозов (Антону). Поди, собери нам чаю.
Антон. Сию минуту, батюшка. (Уходит.)
Знаменская (наклоняется к собаке, гладит ее). Да. Это тот самый пес. Древнегреческий, как говорила ваша сестра. А я забыла, как его звали: Антиной? Орест? Алкид?
Полозов. Аттис.
Знаменская. Аттис! Милый Аттис. Да-да. Я вас еще тогда спрашивала: кто это – Аттис? А вы отвечали – любовник Кибелы. Но я не знала историю Кибелы. А признаться в этом стеснялась. А теперь – вовсе не стесняюсь. Мы брали Аттиса всегда с собой на прогулки. Он был таким быстрым, красивым. А однажды кинулся трепать барана. И вы так накричали на него. Виктор Николаевич, что у вас с лицом?
Полозов. Ничего. Кажется – ничего.
Знаменская. Скажите, это ужасно, что я здесь?
Полозов. Это очень хорошо.
Знаменская. Я вам признаюсь – я не прочла ни одного вашего письма.
Полозов. Я догадался.
Знаменская. Все восемнадцать писем я сожгла в камине. Это гадко, я знаю. Но мне что-то мешало их прочесть. Я очень скверная?
Полозов. Арина Борисовна, пойдемте в дом. Здесь сыро.
Знаменская. Нет, нет. Останемся, останемся. Я так любила ваш сад. В мае особенно. Помните, когда приехали Панины? И вы с Иваном Ивановичем стреляли по бутылкам. А вечером мы катались на лодке. И Кадашевский упал в воду. А на следующее утро все яблони зацвели. Все сразу. И вы сказали, что это оттого, что я здесь. А Панин сказал, что это к войне.
Полозов. Да… припоминаю.
Знаменская. Но войны не случилось. Только в Коноплеве мужик зарубил свою семью.
Полозов. Это я тоже помню (берет ее за руку). Пойдемте в дом. Вам надо отдохнуть и прийти в себя.
Знаменская (смотрит на мертвую собаку). Странно все-таки.
Полозов. Что?
Знаменская. Мертвые собаки похожи на живых собак. А мертвые люди вовсе не похожи на живых. Когда я хоронила своего отца, я знала, что это не он лежит в гробу, а совсем другой человек. Поэтому я до сих пор не верю, что мой отец умер. Он жив. Да и вообще, то, что лежало в гробу, не было похоже на человека. Вы не согласны?
Полозов. Да-да. Вы правы. Хотя…
Знаменская. Что?
Полозов. Вон отсюда!
Знаменская (непонимающе смотрит на него). Что?
Полозов (кричит). Вон отсюда! Вон! Сейчас же – вон!
Знаменская делает два шага назад, неотрывно глядя ему в лицо, затем поворачивается и убегает. Появляется Антон.
Антон. Звали, барин?
Полозов. Нет… то есть – да. Помоги мне. (Берет пса на руки и осторожно опускает в яму.)
Антон. А что же Арина Борисовна? Чай пить пойдут-с? Я накрыл уж.
Полозов. Помолчи. (Смотрит на мертвого пса, кидает на него горсть земли.) Закапывай.
Антон сваливает землю в яму.
Семь лет. Всего семь лет. Для дворовой собаки это – ничто. А для борзой – срок жизни.
Антон. Как же! У борзых-то вся жизнь на бегу. Продыху нет. А пес славный был. По ладам-то чистый, густопсовый. А разметной-то! Страсть! Так и стелется, так и стелется! Заглядишься, бывало. Ваш покойный батюшка, бывало, говаривал: у нашего Аттиса щипец что у крокодила – зайца пополам перекусит. Сорок три лисицы затравил. Вот дела какие.
Полозов медленно бредет к дому.
II
Гостиная в доме Полозова; Виктор Николаевич сидит в кресле и курит сигару; подле него – китайский чайный столик, накрытый на двоих; с краю стоит графин с водкой. Входит Антон с тарелкой соленых огурцов.
Антон. Вот, батюшка, все, что есть. А каперцы у нас еще на Крещенье кончились. Какие уж тут каперцы, коли скоро хлеба купить не на что будет.
Полозов. Ступай.
Антон (ставит огурцы на столик, прижимает руки к груди). Батюшка барин, помилосердствуйте! Что же вы такое с собой творите?
Полозов. Ступай.
