Удивила своих новых друзей. Тана приболела, и Гордей было отправился доить корову, но я взяла у него подойник.
Гордей смеялся и уверял, что буренка меня к себе не подпустит.
— Я и сам, — говорил он, — подою ее, а она изловчится и ведро перевернет. Уж я ее и лаской, и таской…
Но я прекрасно справилась. Пригодилась мамина наука.
24 января
Учила Тану прясть лен веретеном: телеуты прясть не умеют, умеют только изготовлять войлок. Крутить нить из волокон, сучить ее — дело не простое. И у Таны все время нить рвалась.
— Откуда ты, барыня, все умеешь? — спросил меня Гордей.
Хотела ему сказать, что я барыня лишь наполовину. А на другую — такая же крестьянка. Но не сказала. Пока не время.
Еще поймут как искательство какое.
Я сама пряла с удовольствием. Нет, наверно, больше услады, чем видеть вещь, своими руками изготовленную.
30 января
Постепенно знакомлюсь я с жителями потайной деревни. Кто к Гордею придет, кто к Тане, к кому мы с Таной идем за чем-либо. По хозяйству много хлопот — друг у друга сеянку занимают, отрубями делятся, сушеными грибами, ягодами. Когда и мясом, и птицей битой. Я женщин вышивать учу.
А какие люди здесь! Каждая судьба чем-то необыкновенна. Надумала я несколько рассказов записать, чтобы не забывать их, когда доведется вернуться в иную жизнь. Конечно, не в ту, какой я жила, но все ж таки иную.
Никита Бабушкин. Малого роста, лысый, с огромной седой бородой и добрым застенчивым взглядом. «Взяли меня из родного села по рекрутскому набору. Привезли к Змеиной горе, поставили в забой руду наверх отвозить.
В ночь погнали всех работных на площадь, поставили в строй друг против друга, а между нами солдат. Так мы стояли: один солдат, один старый бергал, один рекрут, потом опять солдат. Нарядчики роздали нам каждому по палке. Я близко к краю стоял. Гляжу — подводят человека из бергалов. Поп его перекрестил. Обвязали его канатом округ пояса, а канат к палке притороченный.
Забили барабаны. И повели беднягу. Это сквозь строй называется. Ведут и каждый его бьет по хребтине. Он только охает.
Кровь на нем показалась. Я взял свою палку сломал. Нарядчик мне другую в руки сует.
— Что, — баит, — сам сквозь строй захотел?
Что делать? Буду, думаю, бить. А он уже идти не может, канатом волокут. Доволокли до меня, я ударить не смог. Палку бросил.
За то и прогнали меня сквозь строй, этот самый. Сто пятьдесят палок дали. Отлежался я, а как весна пришла, сбег. Долго скитался, покуда в эту деревню пришел. Взял меня Ваньша…»
Кайманаков Потап. Роста небольшого, но коренастый, крепкий. Волосы русые, вьются. Черты лица правильные. Красивый.
«Я — каменоломец. Камень добывал, чтобы барам дворцы ставить. Работа наша не из легких. Не снег отбрасывать. А еды не хватало. Да это было еще полбеды. Стали гнилую присылать. Муку такую привозили, что ее ломами били.
Мы жалиться стали. К нам и приехал пристав. Зачал орать. А я голодный был. Сгреб его, у него все пуговицы с мундира отлетели.
Забрали меня. Били долго. Повезли в Барнаул. Оттуда мало кто ворочался.
По дороге я и сбег. В лесу Ваньшиных людей встретил…»
Худяшов Степан. Высокий, с гордо посаженной красивой головой. Взгляд открытый, смелый.
«Я рудовозом робил. И взяли у нас такой обычай: приедешь за рудой, ежели уряднику целковый не сунешь, будешь неделю ждать, покуда насыпят.
— Я терпел, терпел да и скажи уряднику: «Залить бы вам несытые-то глотки, плавленым серебришком». Тут сразу какой-то горный начальник из немцев появился, и зачали меня драть.
А немец сидит на балконе, курит и поглядывает. Сначала больно было, я руку закусил, молчу. Потом жаром обдало. Ничего не помню. Помню только, фельдшер говорит:
— Ваше благородие, довольно с него.
Однако после еще били.
Когда руду в завод привез, там, в Новопавловске, признали, что я много растряс по дороге. Отняли у меня коней и приставили к плавильне шихту таскать.
Вятченинов там был, унтер-шихтмейстер. Кто на работу опоздает, за волосы таскал. И мне кое-когда доставалось.
А случилась у нас такая беда. Робил в заводе в столярке тихий один мужичок Ваня Лишкин. Такой был человек, мухи не обидит.
