У подъезда я выскочила из экипажа, не дожидаясь, пока муж поможет мне, и быстро вбежала в дом. Генерал, тяжело дыша, поспешил сзади. Последнее время его одолевает одышка.
Не успели мы оказаться одни, как случился новый пассаж. Николай Артемьевич упал передо мной на колени.
— Прости, Юлинька! — хриплым, осевшим от волнения голосом заговорил он.
Я смотрела на него, чувствуя, что ждавшие увидеть все, но только не это, глаза мои готовы выпрыгнуть из орбит.
А генерал объяснялся. Всему виной эта пересудчица мадам Толстопятова. Они с мужем нанесли ему визит в Екатеринбурге. И эта мадам Сплетня осмелилась намекнуть на какие-то мои прогулки, катания на лодке.
Муж все еще стоял на коленях.
— Николя, встань, пожалуйста, — попросила я.
Облобызав мои ноги, генерал водворился наконец в кресле.
— Вообрази мое состояние!.. — продолжал он.
Оказывается, в дороге Николай Артемьевич ломал голову, не в силах догадаться, с кем бы я могла ему изменить. Среди местного света бедняга не обнаруживает никого пригодного на вакансию моего любовника. И, приехав, застает у меня графа! Графа, чье амплуа именно герой-любовник.
Все это время муж пребывал в убеждении, что он раскрыл мою тайну. И вдруг сегодняшний мнимый рогоносец нечаянно узнает, что граф и прибыл-то в наши места после ухода золотянки, и, следовательно, сопровождатели Толстопятовы даже не подозревают о его существовании.
Вот какой изворот.
Нет, я не изменила мужу. Я — верная жена. А если внимание его досаднее для меня его опалы — это уже моя часть.
1 декабря
Давно я не раскрывала свою тетрадку. Славный живописец мороз украсил своими руками стекла в удлиненных окнах нашего дворца. А на дворе стынут елки, и кажется, что каждая из бессчетных игл тоже из тонкого стекла.
Люблю об эту пору в валяных сапожках гулять по улице. Во всем теле бодрость, на щеках румянец…
Не часто, но не реже, пожалуй, раза в неделю видимся с Юрием Тимофеевичем. Может статься, оттого и не говорила я со своей заветной тетрадью, что беседую с ним. Ни с кем на свете не было еще так интересно, ни от кого я не узнавала столько нового. Это не исторические анекдоты, не блестящие каламбуры и эпиграммы, которыми способен занимать граф. Это целый мир, совсем новый, незнаемый и странный. Правда, своими поступками он нередко раздражает меня. Уехавший или сбежавший в начале эпидемии супруг мой тем не менее получил из Петербурга благодарность за победу над холерой. Один из лекарей здешних за одно предостережение от эпидемии — новый чин. А господин Зарицын проник в самые опасные места, рыцарски сражался с губительной хворобой, и никто даже не вспомнил о нем. Когда я сказала ему, что другие получают чины и награды, он стал возражать: человек не должен гнаться за иным чином, кроме сознания исполненного долга. Его украшает не слава содеянного, а само содеянное.
— Возможно, — согласилась я. — Но для чего отдавать эту славу другому?
Юрий Тимофеевич только пожал плечами. А мне стало обидно за него.
6 декабря
Сегодня на Николу Зимнего отпраздновали именины Николая Артемьевича.
Весь местный свет явился с поклонами и подношениями.
Отчего так противно? Еще в прошлом годе это казалось мне трогательным выражением любви и преданности.
7 декабря
Из столицы возвратились господа Толстопятовы. Говорят, что поездка пошла им на пользу. Господин Толстопятов раздобрел, мадам Сплетня ходит увешанная золотом, развозит петербургские заказы и подарки. Остренькое ее личико так и светится довольством. Она всем изъясняет, каких особ удостоился лицезреть ее супруг, побывавший якобы на приеме у министра финансов, новоиспеченного графа Канкрина. Чуть ни каждую фразу она начинает со слов: «Когда мы были у Егора Францевича…»
Приезжала и ко мне. Но я ее не приняла. Оставила мне в подарок настольные часики. Вместе с боем в маленькой нише появляются различные фигурки — солдат, крестьянка с лукошком, старик с посохом, нежданно выскакивает петух.
Вещица занятная, и я люблю приобретать такие, но не через посредство мадам Толстопятовой. Немедленно отправила часы к ней.
Пересудчица вновь приехала ко мне, но я снова ей отказала.
